— Вы меня не знаете, а о вас я кое-что знаю. Не думаете к нам перебираться?
— Не думал еще.
— У нас тоже есть стройки.
— Вижу. Сам вижу.
— Эта вода, — сказал Бутба, — замечательная. Ее чем больше пьешь, тем больше хочется. И чем больше пьешь, тем лучше себя чувствуешь...
— Особенно с похмелья, — сказал товарищ из управления сельского хозяйства. Голос у него был хриплый, и при его плотном сложении создавалось впечатление, что он в самом деле с похмелья забрел сюда или же простужен.
— Верно, с похмелья тоже неплохо, — сказал Бутба. Смочил платок в роднике и приложил ко лбу. — Хорошо!.. Сегодня в горах довольно тепло. Мы целый день, вернее полдня, по плантациям бродили. Не успевают с прополкой... Табачные плантации могли быть и в лучшем состоянии.
— Погодные условия... — начал было Ризабей, но его перебил Зухба:
— Это верно, погода мало помогала. Но мы тоже не совсем на высоте. Я имею в виду наш колхоз.
— И вы, и еще кое-кто. Мы поговорим обо всем. Послезавтра примете нас?
— Еще бы! — Зухба расплылся в добродушной улыбке. — Милости просим!
Бутба сказал:
— Условимся так: послезавтра мы у вас, а в понедельник вы у нас, в райкоме.
— Очень хорошо. Мы согласны. — Зухба был доволен.
— Послезавтра, надеюсь, сможем походить по плантациям.
— Обязательно, Николай Даурович. Бутба обратился к Пате-ипа:
- Вас не обижают в районе? Пате-ипа рассмеялся:
— Нет, все нормально.
— Надеюсь, и у вас будет все нормально? — Бутба подмигнул Зухбе.
— Стопроцентный ажур обеспечим, Николай Дау-рович!
— Это мы увидим и определим послезавтра. Идет? — Бутба протянул ладонь. Зухба ударил по ней своею. Это значило: будет полный порядок!
— Между прочим, — сказал Бутба, обращаясь к Пате-ипа, — обижают ведь не только хулиганы. Человека в не меньшей мере обижает жулик, хапуга, взяточник. Что, не правда?.. Слыхали об аресте завмага Возбы?
— Да, мне говорили.
— Вот, доворовался. Некоторые думают так: повоюют с жуликами и устанут. Но нет. Боролись, боремся и будем еще решительнее бороться со всеми нечестными, со всеми, кто позорит наше общество. — Бутба улыбнулся: — Это я так, к слову. Доклада, ей-богу, делать не буду...
Дорога круто пошла вверх. Георгий Гамсониа перевел на вторую скорость. Разогнал машину и снова поехал на прямой передаче.Слева шумела небольшая, но очень пенистая река. Она вилась вдоль дороги. Вода в ней была чистая, прозрачная, почти стерильная.
А справа громоздились скалы — мрачные, холодные, мшистые, подобно столетним дубам. Кое-где шоссе было разбито обвалами, но ехать можно со скоростью даже в полсотни километров. Георгий правил как бог. Порой казалось, будто машина сама собою катится, без помощи водителя. Пате-ипа вопросительно глянул за Зухбу. Тот понял его и показал большой палец: не шофер, а орел!
Речное ущелье вдруг открылось, словно разом распахнулась дверь, и Пате-ипа увидел первозданную красоту гор. Одна гора была как бы поставлена под другую, другая — под третью и так далее. А самая последняя, покрытая снегами, уходила куда-то в поднебесье, в нескончаемую голубизну. Те горы, которые были ближе всего, сверкали на солнце яркой зеленью, а те, что подальше, голубели. Заканбею Пате-ипа каждый раз казалось, буд-
то он впервые видит эти горные чудеса. Может, потому, что гордится родным районом, родным уголком земли, к которой, как ни говори, привязан прочной невидимой пуповиной...
День был на исходе, когда машина подкатила к воротам Владимира Зухбы. А во дворе у него уже стояли старики в черкесках и молодые люди.
— Успел-таки предупредить? — смеясь, спросил Пате-ипа.
— А как же! — ответил Зухба. — На что же тогда телефон? Мы же едем голодные. Надо поужинать. Разве не так?
Заканбей Пате-ипа поправил кепку на голове, чуть потуже затянул галстук и почтительно направился к самому старшему — абхазскому Мафусаилу лет за сто. Заканбея, разумеется, знали здесь не все, но он, по-видимому, был объявлен почетным гостем. («На что же тогда телефон?»)
Начались рукопожатия. Хозяйка и ее помощницы-соседки представились чуть позже — скромненько, застенчиво — и тут же скрылись.
— Послушай, Закан, — сказал Зухба, — ты знаешь, кто он? — Зухба указал на розовощекого высокого старца.
— Это красивый «молодой» человек, — ответил Пате-ипа.
— Верно. А вдобавок, это тот самый знаменитый наездник и толумбаш Хуат Гуатас-ипа, который единым духом выпивал двухлитровый рог. Причем в самом конце пира, где-нибудь на утренней заре.
Пате-ипа, удивленно воскликнув, подошел к старцу и поцеловал его в грудь — знак величайшего уважения.
— Еще бы, — сказал при этом Пате-ипа, — кто не знает уважаемого Хуата!
— Хуат, — обратился Зухба, — сколько ты выпьешь теперь, когда тебе больше тридцати?
Хуат подбоченился и сказал:
— Это зависит от того, сколько предложат.
— Браво! — воскликнул Пате-ипа.
Хуат пожаловался на боли в пояснице («говорят — почки»).
— Что так?
— Болезнь проклятая! Сын мой, мне уже немало...
— Только смотри не убавляй, Хуат, — предупредил его сухощавый низенький одногодок. — Мы с тобой в один год женились, вместе за перевалы ходили. Я все про тебя знаю, как и ты про меня.
— Сказать по правде... — Хуат призадумался. — Сказать по правде, мне чуточку за сто перевалило.
Одногодок его закашлялся. А потом сказал:
— Правильно. Если за «чуточку» принять пять лет. Зухба рассудил по-своему:
— Количество лет точно определяется за столом. Разве не так?
— Так, так! — ответили ему хором.
— Вот это единогласие! Если бы меня так же хором в председатели выбирали...
— А что, ты можешь пожаловаться?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36