Шагай как дурак.
Он скрежещет зубами, хлопает себя по лбу. Глядит на жену через плечо: она сидит, низко опустив голову. Плачет она или сдерживается? Ему хочется, чтобы плакала, чтобы поняла, как плохо ему. По помогут ли слезы ему, ей, всем?
— Молчишь? — зло говорит он.
Она встает, выходит в коридор и беззвучно рыдает. Он прислушивается: нет, не слышно рыданий. Ну и слава богу!.. А может, сказать ей про эту самую опухоль и тогда она поймет его?..
Александр Надзадзе прошел в центральный зал ресторана «Эрцаху», нашел администратора и тихо сказал ему:
— Ко мне товарищи из Сухуми, прошу обратить на нас внимание.
— Где вы сядете?
— А где прикажете.
— Люба, — позвал администратор добродушную на вид толстуху, — обслужи товарищей. Скажи Виктору, что прошу лично я.
Виктор — это шеф-повар, а Люба — официантка. В зале горят неоновые светильники, от которых каждый из посетителей теряет немного красок. Но это не беда: краски восстановятся при помощи горячительного.
— Любочка, — сказал Александр Надзадзе как можно ласковее, — что я прошу? Первым делом внимания.
— Пожалуйста, — кивнула она.
— А еще прошу чего-нибудь мясного. Она протянула меню.
- Нет, нет, Любочка, все на ваш вкус.
Люба улыбнулась, тряхнула бирюзой крупных серег:
— Все будет по высшему разряду. Я скажу дяде Виктору.
— Это шеф?
— Да, шеф.
— Будет ему магарыч. Сама знаешь, Люба, столичные гости привередливы.
Официантка махнула рукой.
— Дядя Виктор вперед десять очков даст ихним поварам. А что пить будете?
— Все, что есть. В соответствии с закуской.
— А на сколько персон? Александр сосчитал:
— Давид, Коста, Терентий, Рауф и я... Всего пять. Все архитекторы. Все молодые. Все красивые. Как на подбор.
— Да ну вас! — кокетливо улыбнулась Люба и пошла выполнять заказы.
— Люба, — вдогонку крикнул ей Александр, — воду и выпивку в первую очередь! Вино сама знаешь какое!
Та небрежно кивнула. Вскоре Надзадзе и его гости сидели за столом. Время было подходящее — ни обед, ни ужин. Ресторан пустовал. Оглушающего оркестра, к счастью, не было в зале.
Архитекторы, одетые по последней моде, чинно помалкивали. Надзадзе предложил им «Казбек». Тот, кого звали Давидом — высокий, сухощавый, — криво усмехнулся и предложил свои, американские. К сигаретам потянулись руки. Коренастый краснощекий Терентий дал прикурить от зажигалки.
Дружеская трапеза началась с солидных рюмок коньяка и глотков минеральной воды. Люба действовала четко и решительно. Бросив на стол мимолетный взгляд, она перед каждым поставила по алюминиевой пепельнице. А потом принесла хлеб. После чего исчезла надолго.
— У каждого из нас, — сказал Надзадзе, — есть свое любимое дело. В данном случае — архитектура. Она объединяет нас. Но не только она. Душа объединяет нас. Вот что!
Гости вполне были согласны с этим. Чокнулись дружно. Выпили.
— Хороший хлеб, — сказал Рауф. Он отломил кусок, понюхал его и с удовольствием пожевал.
— А коньяк? — спросил Коста, здоровенный мужчина с бараньими, добрыми глазами.
— Что за вопрос? — удивился Рауф, — Читай получше: «Отборный». Это же настоящий коньяк.
— Еще бы! — бросил Коста.
И предложил тост за встречу. Что такое встреча? Она вызвана общим делом? Да, несомненно. Но встреча есть встреча. Люди встречаются и по велению сердца. Ведь можно было уехать час назад в Сухуми. Ведь можно было? Да. Но не уехали. Задержались. Дело — хорошо, но есть еще и дружба...
Сказано было от души. И чокнулись от души. Выпили. Запили минеральной водой.
— Ого! — громко произнес Коста. — Посмотрите, кто прошел на кухню. Это же Чуваз!
Надзадзе тоже приметил Чуваза.
— Начальство, — многозначительно сказал он.
— Как? — сказал Рауф. — Он еще работает?
— Почему бы нет?
— Я-то думал, что он уже на пенсии.
— К чему пенсия? — сказал Надзадзе. — Дайте срок: разведет он устриц, завалит ими все магазины и тогда подумает.
— Послушайте, товарищи! — Рауф наклонился над столом, точно собирался поделиться важным секретом. — Ему уже, наверное, сто лет.
— Тоже сказал! Ему еще нет и шестидесяти, — весело пояснил Надзадзе. — К тому же он рожден ответственным работником.
— Этот болтун?
— Чуваз не только болтун. Он подхалим и наглец. Подхалим, когда имеет дело с начальством, и наглец с подчиненными. У него хорошо подвешен язык.
— Скажи лучше: демагог!
— Если тебе это больше нравится — демагог. Но есть у него одна хорошая черта: он хлебосольный человек. А это в наших условиях немаловажный фактор...
— Послушай, послушай, Саша! — перебил Коста. — А как обстоит вопрос с этими знаменитыми утками, которых и кормить не надо, а только успевать мясо заготавливать?
— Насчет лягушек, что ли?
— Вот именно!
— Так же, как со свиньями.
— Какими еще свиньями? Надзадзе чокнулся с друзьями:
— Какими? Самыми обыкновенными. Абхазской породы. Они живут в лесах, едят коренья, а на убой сами заявляются в колхозы и совхозы.
Рауф отпил коньяку и спросил вполне серьезно:
— А куда чаще: в колхозы или совхозы?
— Туда, где ножи поострее, — в тон ему ответил Надзадзе.
— О боже! — воскликнул Коста и чуть не упал с шаткого стула. — А что ему надо в ресторане?
Надзадзе объяснил, что, вероятно, ожидаются гости и Чуваз приехал подготовить почву, заказать все необходимое. А кутит он обычно наверху, в специальном уголке, подальше от посторонних глаз.
— А все-таки в нем есть хоть что-нибудь хорошее, кроме хлебосольства? — спросил Коста.
— Есть, — ответил Надзадзе. — Наглость.
— Я не согласен! — Рауф накрыл ладонью рюмку с коньяком и заговорил серьезно, без улыбки, без шуток:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36