— Наглость здесь ни при чем. Ведь кто-то ценит его, кто-то спасает от разоблачения, поддерживает. Не мы же с вами! Значит, кому-то он нравится, кому-то по душе, кто-то в нем души не чает... Наверное, и планы он выполняет. А?
— А кто не выполняет? — буркнул Надзадзе. — Все выполняют. И без товарища Чуваза район не пропал бы.
— Ан нет! — возразил Рауф. — Стало быть, пропал бы, ежели всю жизнь на машине казенной раскатывает, всю жизнь кутит и смешит людей своими прожектами.
— Он просто в рубашке родился. В этом весь секрет.
— Возможно.
В это время товарищ Чуваз, не глядя по сторонам, вышел тем же путем, каким и вошел в ресторан. Архитекторы проводили его долгим взглядом.
— Типичный авантюрист, — сказал Надзадзе.
Погода стояла пасмурная: еще часок — и, казалось, пойдет дождь, веселый майский дождик. Море как бы замерло, точно чувствовало, что на него вот-вот прольются звонкие капли. Григорий Груапш стоял под финиковой пальмой. На нем была белая сорочка с короткими рукавами и серые парусиновые брюки. Он курил и ждал Обезьяну, который начисто лишен чувства времени. Полчаса назад они должны были встретиться именно на этом месте, Груапш предупредил, что дело важное, и даже очень. «Буду как штык», — пообещал Обезьяна, да, видно, эти бездельники-болтуны задержали его.
Когда же наконец он показался на бульварной песча-пой дорожке, Груапш кипел от негодования.
— Слушай! — крикнул он. — Обезьяна твоя кличка, не правда ли? Но ты не совсем настоящая обезьяна; у тебя имеются часы, а у нее — нет.
Обезьяна подошел, вытер потное лицо ладонью.
— Они заставили меня выпить вина, — сказал он. — У них горе какое-то.
— Ври больше, — буркнул Груапш.
— Честно.
— Так что же за горе? И у кого это «у них»?
— У них — значит у пятачкового народа. А горе простое: человек умер, и его помянули. Дай только повод, а выпивохи найдутся.
— Кто же умер, Обезьяна?
— А это, знаешь, пузач такой... Постой, ты его хорошо знаешь... Этот самый. Как его?.. Да рыбачит он часто тут... Вспомнил: Тараш Сниада.
— Умер Тараш?
— Да. Сегодня утром. Что-то с головой стряслось... В два счета...
Груапш закашлялся: в груди у него забулькало. Он закатил глаза, показал пальцем на горло: дескать, задыхаюсь. Обезьяна не придал особого значения ни этому кашлю, ни встрече своей с Груапшем под сенью финиковой пальмы. Он привык к тому, что вечно кому-то нужен.
Груапш глубоко вздохнул, прислонился к пальме.
— Обезьяна, — хрипло произнес он, — где твоя лодка?
Вопрос этот удивил Обезьяну.
— Лодка, говорю, где?
— Моя?
— Да, твоя.
— Так я же загнал ее давным-давно,
— Плохо...
— Деньги нужны были...
— Понятно... — Груапш облизнул губы, обветренные, потрескавшиеся губы. — Ты мне друг?
— Друг, — без обиняков ответил Обезьяна.
— Тогда найди лодку.
— Сейчас?
— Да, сейчас.
— Но ведь дождик собирается... — Обезьяна взглянул на небо.
— Неважно. Не сахарные, не растаем. Очень хочется в море. — Груапш посмотрел на друга большими печальными глазами. В них было столько грусти, а может, отчаяния, что Обезьяна не устоял.
— Лодку я достану, — успокоил он Рыжего.
— У меня нет денег. — Подумав немного, Груапш добавил: — Сейчас нету. Ты меня понял?
Обезьяна кивнул, размышляя, у кого бы взять лодку на дармовщинку.
— На час? — спросил он.
— Да, на час.
— У Жорки Кривого возьму.
— Хорошо.
— Вон там его лодка.
— Давай командуй.
Обезьяна начал спускаться к пляжу. За ним последовал Груапш.
— Рыжий, — сказал Обезьяна, — не упади. Ты сегодня что-то не в форме.
— Ты прав.
Обезьяна договорился с Жоркой Кривым, который сидел в каком-то странном вагончике и даже не пожелал выползти из него. Только попросил сигарету. На носу лодки была надпись: «Ласточка». Обезьяна первым прыгнул в лодку и подал руку Груапшу:
— Садись, Рыжий, смелее!
И отвалил от дощатой лодочной пристани. .
— Держи курс вон на тот бакен, — сказал Рыжий. Первая капля — теплая и крупная — упала ему на лоб. Он повернулся лицом к городу.
Море было до странности спокойное — ни малейшей волны, ни ряби, ни мертвой зыби. Почти пруд или озеро. Сквозь зеленоватую толщу проглядывало галечное пестрое дно. Но вскоре — два-три взмаха веслами — и вода сделалась темно-зеленой, совсем непрозрачной.
Обезьяна греб как настоящий черноморец. Берег отдалялся довольно быстро, и спустя несколько минут глаз мог охватить весь город, утопающий в зелени.
Груапш кивнул на берег:
— Красиво, Обезьяна, правда?
— Не знаю.
— Как ты не знаешь?
— Очень просто. Городишко маленький. Люди неплохие. Это что, удивительно?
— Нет, Обезьяна.
— Чего же тогда спрашиваешь?
— Просто так.
— Эти пенсионеры тоже болтали просто так. Несли всякий вздор. Они уже никому не нужны — вот и болтают. И даже Тараша оплакивают. А раньше, когда в силе были, друг друга без пощады душили. А нынче такие добренькие... Как монахи афонские.
— Ты же не знал монахов.
— Ну и что же, что не знал? Так говорят умные люди.
— Это другое дело...
— А еще пенсионеры радовались, Рыжий.
— Чему же?
— Дают им какое-то кафе, где будут табуретки и газеты. Это, говорят, большая победа.
— Только и всего?
— Они смогут сидя пить кофе и сидя болтать.
— Может, они за это пили, а вовсе не за помин души Тараша?
— Возможно, — безразличным тоном ответил Обезьяна.
Груапш пожал плечами. Знакомый до боли город уходил все дальше. Здесь провел Груапш шесть десятков лет без малого. Шутка сказать! Похорошел город. Разросся. Много незнакомых людей появилось. Но и знакомых пока что предостаточно. Хороший город — ничего не скажешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36