Если у тебя желудок наполнен вкусной пищей — одно дело. Если в нем целый духовой оркестр, то это совсем, совсем другое дело! А что — разве нет?
Утки и свиньи — только начало. Районное управление сельского хозяйства знает, что надо делать. Чуваз доказал своему школьному другу Пате-ипа, что утки и свиньи расходятся в таком количестве, что придется подумать о срочном строительстве нескольких холодильников — эдак тонн на пятьсот каждый. Или о приобретении автомашин-холодильников для дальних грузоперевозок...
— Распрощайся с лягушками и их песнями, — весело сказал Чуваз.
— А как быть с комариными личинками? — спросил Пате-ипа. (Он имел в виду, что лягушки поедают комариные личинки.)
— Против комаров мы применим ДДТ, — твердо заявил Чуваз. Это были слова полководца, приказывающего своей артиллерии открыть огонь.
— Я не люблю уток, — признался Пате-ипа.
— Полюбишь! — заверил его старый школьный друг. В абхазской хижине было пусто. Горел огонь, что-то варилось в котле, а наверху — в дыму — коптилось мясо. Чуваз занял, казалось, привычное место — в углу. Подозвал молодого человека, подкладывающего дрова в огонь, и сказал:
— Значит, так, три мамалыги, три коньяка, три вина, три водки с винтом, три чачи без винта, а остальное — сам смекай. Только быстро, на работу торопимся. Пате-ипа удивился:
— Три чего, Нельсон?
— Как чего? Я же сказал ясно. — Три по сто, что ли?
Чуваз расхохотался. И, обращаясь к своему шоферу, произнес доверительно:
— Он нас считает лопоухими.
— Нет, серьезно, Нельсон, чего это — три? Нельсон покровительственно обнял его:
— Три — это значит три бутылки.
— Как?! — воскликнул Пате-ипа. — Кто же это будет пить?..
— Мы с тобой, — спокойно объяснил Чуваз. Делать нечего — пришлось покориться. Пате-ипа
пытался вспомнить того Нельсона, заднескамеечника, вечно опаздывающего, вечно торчащего в классном углу. Тот был разбитной малый, такой юный пройдоха. Кто принимал его всерьез? Все были уверены, что толку и» Нельсона не получится. Особенно настаивал на подобном прогнозе учитель абхазского языка Рауф Платонович. Однако...
Пате-ипа скосил глаза, и изображение детских лет легло на сиюминутное — на взрослого Нельсона Чуваза. И тот — юный пройдоха — показался сущим ангелом. Ретроспекция была явно в пользу маленького Нельсона. Этот, нынешний, уж слишком сыт и чересчур облечен властью районного масштаба. «Время идет, — думал Пате-ипа, — оно безжалостно. Почему у Нельсона должно быть два подбородка? Почему живот его так нагло выпирает? А эти волосатые руки оранга? Помнится, не был таким ученик первого класса Нельсон Чуваз, милый бездельник и шалун...»
Между тем шустрый официант все живо устроил: сыр лежал на положенном месте, мамалыга там, где ей лучше всего, соленье — в полном порядке. Что же до мяса — уже дымилось. Вдоль низенького стола чинно выстроились бутылки. Сколько же их? И кто их осилит?
Чуваз потер руки и начал с коньяка... И для начала начисто его забраковал. Где же марочные? Здесь же сидят не нищие! Знает ли официант, кто здесь и в чью честь этот небольшой пир? Ах, не знает. Так вот, изволь, дорогой товарищ!..
— Послушай, — досконально объясняет Чуваз, — вот перед тобой сидит друг моего детства и друг моих школьных лет. Ты меня понял? Надеюсь, я изъясняюсь на чистейшем абхазском языке?
— Несомненно, — пробормотал молодой официант, черномазый и услужливый.
— Так вот, этот мой друг, мой дорогой Пате-ипа, проделал тысячу километров... Он живет и работает в России... Я встретил его на улице, я узнал его еще издали и сказал своему личному шоферу — он сидит здесь же и не даст соврать: «Останови машину, ибо я вижу одного моего друга, а точнее брата...» Мы обнялись. Мы поцеловались. Мы приехали к тебе. А зачем приехали? Чтобы ты моего друга потчевал каким-то трехзвездным? Нэ-эт, брат! Так не пойдет! Добудь нам чего-нибудь из марочных. Ты меня понял?
Напрасно пытался Пате-ипа помешать бесцельной трате денег: Чуваз был непреклонен. Так же упрям, как в играх на школьном дворе, если требовалось принести победу своей футбольной команде.
Делать нечего — пришлось пить марочный коньяк стоимостью двадцать рублей за бутылку. Или около того...
Чуваз был щедр, как царь царей. Разлив коньяк по граненым чайным стаканам, он произнес длиннющую речь о далеких и счастливых годах. Вспомнил, как ходил в школу па босу ногу, как ел краюху сухого хлеба на большой перемене, как голодал и холодал.
— Но не напрасно мы кровь проливали! — воскликнул он. — Я могу нынче угостить своего любимого друга этим коньяком.
Пате-ипа не знал, как вести себя: то ли бурно протестовать против явного словесного и винного излишества, то ли смириться и сделать вид, что не видит в этом ничего особенного. Он пошел по второму пути: опустил голову и молча слушал словоизвержения Нельсона Чуваза, а в критическую минуту под давлением друга опорожнил стакан.
— Мы — дикари, — сказал он, отхлебывая холодной воды.
— Почему? — поразился Чуваз.
— Разве так пьют коньяк?
— А как?
— Глотками.
На что Чуваз резонно заметил:
— Глотками пьют бедняки и скряги, .а у нас свой закон. Этот закон гласит: коньяк для нас, а не мы для коньяка. — Он обратился к официанту: — А что скажешь ты?
Тот с готовностью поддержал Чуваза:
— В ваших словах золотая правда.
— Слышишь? — победно вопросил Чуваз и разлил по второму стакану.
К Пате-ипа неожиданно нагрянули гости. Собственно говоря, по абхазским понятиям ничего экстраординарного не случилось: просто в семь утра разбудил его двоюродный брат и сказал, что у ворот стоит машина, а в машине председатель колхоза и шофер, разумеется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36