Историк заканчивает этот эпизод сентенцией, что все вращается как бы по кругу, но все же моральные качества правителя могут поднимать состояние государства на большую высоту или приводить его в упадок (XXX, 11–14).
Рядом с хорошим принцепсом Аврелий хочет видеть пользующийся авторитетои доблестный сенат. На протяжении всей истории цезарей он в той или другой форме высказывает свое уважение к сенаторскому сословию. Он с сожалением рассказывает о казнях знатных людей, учиненных Калигулой, и приветствует действия Веспасиана, который восстановил в сенате до тысячи римских родов, удалив из него всех негодных. Есть у него даже попытка объяснить и вместе с тем оправдать гордость знати. В главе, посвященной Диоклетиану, он пишет: «Я хорошо знаю, что когда люди самого низкого происхождения достигнут некоторой высоты, они не знают меры в чванстве и высокомерии... Поэтому мне кажется удивительным, что некоторые упрекают знать в гордости, ведь она помнит о своем патрицианском происхождении и для облегчения тягот, которые ее угнетают, придает большое значение тому, чтобы хоть несколько возвышаться над другими» (XXXIX, 7). В другом месте он берется также оправдать бездетность, наблюдавшуюся преимущественно среди знати. Рассказывая о том, как Калигула не оправдал надежд римского высшего столичного общества, знавшего о высоких качествах его родителей, Германика и Агриппины Старшей, и ожидавшего таких же моральных достоинств от их сына, Аврелий пишет: «На этом основании многие из разумных людей признавали, что лучше остаться совсем без потомства» (III, 6). Создавая весьма ничтожный образ Клавдия и ничуть не преуменьшая его пороков, Аврелий все же говорит, что он сделал несколько полезных распоряжений, исполняя хорошие советы окружавшей его знати, т. е. сената. Это были распоряжения в области юрисдикции, упорядочения военной службы, в области внешней политики, в борьбе с пороками. Далее, когда Аврелий повествует о том, как в тяжелые годы для Римской империи солдаты, по своему произволу возводившие на престол своих ставленников, которых потом сами же свергали, после убийства положительного, с его точки зрения, импeратора Аврелиана, обратились в Рим к сенаторам с просьбой, чтобы они по своему выбору объявили кого-нибудь императором, наш историк с особенным удовлетворением рассказывает об этом редком случае проявления уважения к сенату со стороны солдат, отмечая далее, что сенат не сразу принял на себя эту миссию, заявив сначала, что выбор императора уже стал правом самих солдат (XXXV, 9–10). Однако – вынужден признать Аврелий – вскоре при усилении военщины это право было вновь отнято у сената. В этом он упрекает самих сенаторов, больше занятых своими личными интересами и имуществом, чем общественными и государственными делами (XXXVII, 5–7).
К городскому плебсу и к солдатчине, которых он идентифицирует, наш историограф относится резко отрицательно. Во-первых, солдатчина продажна: о победе августа, положившей конец гражданским войнам, он пишет, что победа далась ему потому, что он привлек к себе солдат видимостью заботы о продовольствии (I, 2). {222}
Аврелий оправдывает только те войны, которые привели к расширению Римской империи. Он с удовлетворением упоминает завоевания Августа, Клавдия, Нерона (сделанные им в течение первого счастливого пятилетия его правления – I, 3; IV, 2; V, 2). Но в главе об Антонине Пие он высказывает интересную мысль, что слава правителя измеряется не только числом триумфов, велика его заслуга, если он никого не потревожил и не воевал с мирными соседями только ради показа своей доблести (XV, 4–5).
Когда же нашему историку приходится описывать правления императоров, достигших власти с помощью армии, он дает яркую картину своеволия и самоуправства солдат, которые сами же уничтожают выдвинутых ими императоров, если те не сумели им угодить или если очередной узурпатор пообещал им больше, чем они получили от предыдущего. Такова была судьба Опилия Макрина и его сына Диадумена Гелиогабала (XXII, 4; XXIII, 3) и ряда последующих императоров.
Однако и сенат, признает Аврелий, не был на высоте своего положения и часто менял отношение к носителям власти, то объявлял их врагами отечества, то в зависимости от успехов провозглашал их августами и после смерти даже награждал божескими почестями (XXXI, 3). «Сами сенаторы,– говорит историк,– больше заботились о сохранении своих богатств, чем о будущей судьбе государства, и, таким образом, расчистили путь солдатам и почти что варварам к власти над собой и над потомством».
Но, помимо этих соображений, у Аврелия есть и другие доводы, объясняющие его отрицательное отношение к солдатчине. В главе об императоре Пробе автор, давая положительную и даже хвалебную характеристику этому правителю как знатоку военного дела и военной дисциплины, называет его вторым Ганнибалом. При этом он дает интересные сведения о самом карфагенском полководце, который заставил своих солдат, чье безделье казалось подозрительным вождю и правительству республики, засадить огромные пространства Африки масличными деревьями. И Проб, согласно Аврелию, таким же образом насадил трудами своих солдат виноградники на холмах Галлии, Паннонии и Мезии. Когда же военные действия в этих провинциях были им благополучно закончены, он – как говорят – сказал, что скоро солдат и совсем будет не нужно – «brevi milites frustra fore». В результате этого испортились отношения Проба с солдатами, и когда на шестой год его правления их хотели отправить на земляные работы по осушению окрестностей его родного города, расположенного в болотистой местности, они его убили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42