Джонни Флотер кивнул, но тут же добавил:
— Малый сегодня опять рассеян, словно профессор. Я сразу догадался, что они опять там чего-то сочиняют.
— А разве, когда сочиняешь, становишься рассеянным? — удивлённо спросила тетя Юлия.
— Еще как! — присвистнул Джонни. — Один раз я хотел устроить с Малым бег наперегонки задом наперед, а он вдруг увидел каштан. Ну и все! Стал ни на что не годен. Только и твердит про каштан, а когда ему что-нибудь говорят, вообще ничего не слышит.
— Ага! — воскликнула тетя Юлия. — Теперь я понимаю, как это получается. Когда поэты что-нибудь выдумывают или обдумывают, они не видят и не слышат, что происходит вокруг. В сущности, это не рассеянность, Джонни, а как раз наоборот — пристальное внимание, сосредоточенность на одном деле.
— Возможно, — пробормотал Джонни Флотер. Сложные процессы, происходящие в головах поэтов, как видно, не слишком его интересовали. Он был земным человеком, а потому и внес предложение сыграть в лото «Братец, не сердись».
Тетя Юлия охотно согласилась поиграть с нами, но то и дело вновь принималась меня расспрашивать, про что же мы с прадедушкой сочиняем. А узнав, что мы собираемся писать баллады и рассказы про памятники, почему-то пришла в полный восторг.
— Не забудьте, — сказала она, — что памятники — это не только то, что стоит на постаменте, Малый! На свете есть много всяких памятников. Например, монета или надгробие. Или дом, или герб, или просто камень, напоминающий о каком-нибудь событии. Даже созвездие может быть памятником. Не упустите это из виду, когда будете сочинять!
Это замечание тети Юлии дало толчок моим мыслям. Я играл все рассеянней и делал глупейшие ошибки. Джонни Флотер так разозлился, что под конец швырнул игральную кость на стол и крикнул:
— Я больше не играю! Малый вообще отсутствует!
Я не успел еще оправдаться, как тетя Юлия сказала:
— Малый, если я не ошибаюсь, думает о памятниках. Верно?
Я кивнул и объяснил, что виной всему замечание тети Юлии про разные памятники.
— Мне это очень лестно, — улыбнулась старая дама. — Знаешь ли, Малый, каждой женщине хочется хоть раз в жизни стать Музой — вдохновить поэта на какое-нибудь стихотворение.
— Только не моей Верховной бабушке, — уточнил я. И вдруг вспомнил, что обещал не опаздывать к обеду.
Я взглянул на часы, тикавшие в углу, и увидел, что могу еще успеть в последнюю минуту. Поэтому я извинился, поспешно натянул свитер и захромал в направлении Трафальгарштрассе. Голова моя была переполнена идеями про всякого рода памятники.
Я поспел как раз вовремя, чтобы пообедать с Верховной бабушкой. Сегодня, как и каждую пятницу, она варила на обед сушеную рыбу. Прадедушка ел в постели. Но после обеда встал и начал медленно взбираться по лестнице на чердак, чтобы вместе со мной подумать насчёт памятников.
Как только мы устроились в южной комнате — Старый в каталке, я на оттоманке, — я тут же принялся объяснять прадедушке, что памятники бывают всякие. Но он, оказывается, и сам уже это сообразил, перелистывая альбом.
— Даже прядь волос может оказаться памятником, — сказал он, — и иной раз более значительным, чем бронзовая конная статуя огромной величины. Я нашёл в альбоме две любопытные надгробные надписи и списал их.
Он вытащил из кармана газету, на полях которой было что-то записано.
— Одна из этих эпитафий — из Берлина. Там в Тиргартене бесчисленное множество памятников разным знатным лицам — из камня и бронзы. И на одном из них, изображающем какое-то высокопоставленное ничтожество, берлинцы нацарапали вот этот стишок…
Старый заглянул в свою газету и прочел:

Эпитафия знатному вельможе
Сей памятник нам всем сегодня
Того вельможу заменит,
Что взят был в рай иль в преисподню,
Ничем таким не знаменит.
Да! Выпить он любил, по слухам.
Земля ему да будет пухом!
— Видно, этот вельможа не тянул на памятник, — рассмеялся я.
— А вот один каменщик, наоборот, очень даже тянул, только никто ему памятника не поставил. Послушай, какая надпись вырезана на его деревянном могильном кресте!
Он снова заглянул в газету и прочел:

Эпитафия каменщику
Под этой плитою могильной
Покоится каменщик Тик.
Любил запивать он обильно
Пивом сосиски и шпик.
Он спас благородного Фоха,
Когда тот с моста сиганул.
Тот Фох всё живет, и неплохо,
А Тик-то в реке утонул.
Тут разговор у нас перешел на то, кто заслуживает памятника, а кто нет, и говорили мы очень долго.
— Одно, во всяком случае, ясно, — сказал в заключение прадедушка, — ещё не всякий, кому воздвигают памятник, герой. И не всякому герою ставят памятник. Сегодня утром в постели я написал две баллады, они тебя в этом убедят. Но сперва мне хотелось бы послушать ту балладу, которую ты сочинил вчера. Я знаю, она записана в альбоме, но я не стал ее читать. Хочу услышать от тебя самого. Ну-ка прочти!
Я положил тяжелый альбом на колени, раскрыл нужную страницу, заложенную спичкой, и прочел:

Баллада о короле и девочке
Жил-был король на свете,
Угрюм и нелюдим,
И знали даже дети,
Что шутки плохи с ним.
Раз дал он повеленье
На рынке городка
Повесить объявленье:
«Два красных узелка!»
Ищите, мол, подарки:
Завязаныв платок
Часы отличной марки —
Вот первый узелок.
Другой — того же цвета,
В нем слиток золотой.
На вид находку эту
Не отличишь от той
И что в ней — не узнаешь.
А замысел жесток:
Часы ты поднимаешь —
Взорвется городок.
Но кто поднимет слиток
В платочке красном, тот
Получит графский титул
И городок спасет.
А горожане что же?
Пустились наутек —
Им золота дороже
И жизнь, и городок!
Вот из дворцовых окон
На город Хартестольт
Король глядит в бинокль…
А город-то пустой!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49