То, что по статистике в мире ежегодно случаются пять с половиной миллионов пожаров — каждые пять секунд где-то что-то горит! — то, что гибнет имущества на неисчислимые миллиарды и, главное, гибнут десятки тысяч людей — эти цифры кажутся какимито абстрактными, далёкими, не имеющими к нам прямого отношения.
А между тем они звучат грозно, как набат! Они предупреждают: люди, задумайтесь! Учтите, что стремительное развитие цивилизации, вводящей в нашу жизнь все новые машины и вещи, столь же стремительно повышает опасность пожаров. Учтите — потому что угроза пожаров растёт быстрее, чем средства защиты от них, и посему нельзя допустить нарушения извечного равновесия — чтобы снаряд был сильнее брони.
Развитие цивилизации не притормозишь: в наш быт будут входить все новые материалы и новая технология, и города будут расти вширь и вверх, и все большей будет концентрация создаваемых рукой человека ценностей на квадратный метр площади. А это значит, что пожары могут стать ещё более жестокими, они будут ещё дороже обходиться обществу — если мы всем миром не осознаем этой грядущей опасности и не примем против неё самых решительных мер, не осознаем, что чужого горя не бывает: каждый пожар — несчастье для каждого из нас.
Пойдя на выучку к пожарным, я многое понял и многое переосмыслил.
Я увидел, как живут и работают эти люди, и поразился тому, как мало их знал, в каком кривом зеркале представлялись мне и они сами, и их работа.
И ещё я поразился тому, как мало мы знаем этих людей, которые, бывает, очень дорогой ценой покрывают наши грехи, нашу беспечность.
В мирное время, спустя десятилетия после войны, они каждый день встречаются лицом к лицу со смертельной опасностью, сражаются и побеждают, получают травмы, ожоги и гибнут — в мирное время!
И день за днём, месяц за месяцем я проникался все большим уважением к этим прекрасным людям, скромным, нисколько не претендующим на внимание, не ожидающим почестей и признания, преданным своей профессии, бесстрашным перед грозным ликом огня.
О них эта книга.
И если вы, увидев, мчащиеся по улицам пожарные машины, остановитесь, посмотрите им вослед и скажете хотя бы про себя: «Удачи вам, ребята» — я буду считать, что написал «Большой Пожар» не зря.
АВТОР

…Знаешь, почему нас не очень жалуют, почему о нас редко вспоминают поэты и не пишут книг прозаики? Я много думал об этом и пришёл к выводу: потому что наша работа не приносит людям радости, она в лучшем случае уменьшает горе. Она не эстетична, наша работа, мы ничего не созидаем, не ставим рекордов, хотя рискуем жизнью, бывает, по нескольку раз на день. Даже самая блистательная наша победа — это трагедия; с нами в сознании людей ассоциируются ужасы и боль, гибель и потери, обезображенные лица и груды развалин.
Не принято писать об этом, пусть люди живут спокойно. Не принято, понимаешь? И поэтому, сынок, если ты честолюбив и жаждешь славы, если ты обижен тем, что журналисты обходят тебя стороной, и если тебе мало того, что в тебя верят товарищи, идут за тобой в огонь и в дым, — меняй профессию. Ты ещё молод, это ещё не поздно сделать.
Из письма полковника Кожухова сыну
НЕСТЕРОВ — МЛАДШИЙ
С того вечера прошло больше месяца, а мы, затянутые в водоворот воспоминаний, никак не можем из него выбраться. Воспоминания — зеркало прошлого, и, нужно сказать, зеркало весьма своеобразное: каждый видит в нем не только то, что было на самом деле, но и то, что ему хотелось бы увидеть. Поэтому иногда за неизменным и крепчайшим чаем мы схватываемся, спорим и кричим друг на друга, пока Дед не выгоняет «ораторов» на кухню, чтобы не мешали Бублику спать.
— В хореографию первым прорвался Чепурин! — настаивает Дима Рагозин.
— Суходольский в это время ещё лестничную клетку тушил.
— Память у тебя дырявая, — горячится Слава Нилин. — Вася, подтверди, ты же был наверху!
Вася, Василий Нестеров-младший, это я. И я не видел, кто первым прорвался в хореографию, Чепурин или Суходольский. Более того, рассказывали, что двери выломал Паша Говорухин. Я закрываю глаза и представляю себе широченную спину человека, который со стволом в руках подбегает к двери, вышибает её плечом, и явственно слышу громовой голос: «Прошу без паники!» Это любимое словечко Говорухина… А может, это было на другом этаже?
— Паша? — Рагозин морщит лоб. — Ты точно помнишь?
Я признаюсь, что поклясться не могу, а кажется — Ольгу это не устраивает. Она записывает в свою тетрадку: «Хореографическая студия Чепурин, Суходольский или Говорухин?» И тут же подбрасывает нам очередную шараду:
— А кто придумал — поставить на козырёк трехколенную лестницу? Ну, в первые минуты?
— Кто, кто… — ворчит Нилин. — Ангелы небесные…
— Гулин, — уверенно говорю я. — Когда мы прибыли, с трехколенки уже работали. Работали, Дима?
— Ведьма ты рыжая, — вздыхает Рагозин. — Втявула нас в историю.
Поразительно, до чего все в нашем мире завязано! Человеческие дела и судьбы переплетены, как паутина: один случайный поворот головы — и паутина разорвана, случайный шаг в сторону — наоборот, узелок завязался покрепче. Случайный — в этом все дело. Судите сами: не закури полотёр, не швырни он спичку в груду тряпок, не окажись я в тот день дежурным по городу, не отправь нас Кожухов в разведку на восьмой этаж — и вряд ли состоялся бы тот разговор, которым ошеломила нас Ольга. Впрочем, никаких «вряд ли» — не состоялся бы тот разговор наверняка. Но, поскольку указанная цепочка имела место и Микулин остался жив-здоров, узелку суждено было завязаться.
Произошло это так. Придя с работы и застав всю нашу компанию в сборе, Ольга потрепала по вихрам Бублика, который с преувеличенным отвращением доедал манную кашу, и с какой-то особой интонацией в голосе сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98