Он, оказывается, хотел было пройти за мной, но увидел, что напротив дверь вспыхнула, стал её тушить и моих окриков не слышал. Вот твоему Васе, он жаловался, высота снится, крыша, по которой он скользит вниз и никак не может удержаться, а мне — это проклятое зеркало и в нем чёрное лицо с разинутым в крике ртом. Наваждение!
Но это так, — продолжал Чопурин, — для смеху. А вот но-настоящему, без капли юмора, я перепугался метров через десять… или, точнее, минуты через три… Говорухина Пашу ты себе представляешь — не человек, а бульдозер! Закрытые двери плечом выдавливал, как картонные. Так через десять метров по коридору как раз и находилась хореографическая студия, голубая мечта девчонок, моя Надя там занимается. Говорухин сначала легонько постучал — мы всегда так делали, зачем зря дверь ломать, а оттуда крики, но никто не открывает. Тогда Паша прикоснулся к двери своим плечиком, слегка, чтобы только замок отлетел, прогрохотал: «Пра-шу без паники!», и мы — Паша, я, Ваня и ещё один боец — проскочили в хорошо запрессованное дымом помещение, да ещё с собой хорошую дозу из коридора занесли. Хореография по площади примерно такая же, как репетиционный зал, вдоль стен станки, или как их там называют, для тренировок, пианино… И все это имущестко в густом дыму, а у открытого окна сбились и кучу пять или шесть девчонок и тренировочных трико и преподавательница, и все, как по команде, бросаются к нам. У меня в мозгу заработало счётно-решающее устройство и в долю секунды выдало такую программу: а) будущих Улановых и Плисецких нужно немедленно выводить; б) в таком задымлении без противогазов до холла не дойти; в) поэтому двое, Говорухин и боец, отдадут двум девочкам свои КИПы и останутся здесь, а мы с Ваней будем выводить девочек в холл, забирать КИПы и возвращаться, вплоть до окончания операции. Сказано — сделано. Паша и боец… вспомнил, Михалевич из третьей ВПЧ, включили двух девочек в КИПы, а девочки хрупкие, лет по тринадцать, согнулись под тяжестью, но мы с Ваней их подхватили на руки и быстренько вынесли в холл, где было в основном протушено и почти что терпимо. Здесь мы передали девочек одному бойцу, чтоб вниз свёл, в медпункт, взяли КИПы и стали возвращаться обратно, в хореографию… И вот тут-то я по-настоящему и без всякого юмора перепугался… нет, не то слово: струсил! Откуда-то в коридор дыму поднавалило, толкаемся в одни двери, другие, третьи — нет хореографии, как сквозь этажи провалилась! Хоть кричи, хоть вой — нет её, и все тут. Вот когда меня охватил подлинный, без преувеличений, ужас: вокруг чёрным-черно, фонарь не помогает, а где-то чтото рушится, горит, и если огонь проник в хореографию, я обрёк на смерть не только оставшихся девчонок с преподавательницей, но и Пашу с Михалевичем; очки сорвал, уже плевать, что глаза до слез режет, ощупываю, всматриваюсь — нет! И тут слышу родной голос, такой родной… Это Пашин львиный рык: «Пра-шу без паники! Я ещё на ваших свадьбах плясать буду!» Ну, дальше неинтересно, пошли, таким же макаром всех из студии вынесли…
Хочу обратить ваше внимание на одно важное обстоятельство.
В пожарной охране, как и в армии, существует и субординация, и воинская дисциплина. Но, в отличие от других военнослужащих, во время ведения боевых действий рядовой пожарный и офицер высокого ранга внешне практически выглядят одинаково: под боевкой погоны не видны.
Для меня в этом высокий символ; перед огнём все равны. И полковник Кожухов, и подполковник Чепурин на крупном пожаре подвергаются такой же опасности, как и подчинённые им лейтенанты, сержанты н рядовые. Хотя по наставлению офицеры даже самого высокого ранга обязаны руководить тушением и спасательными операциями, логика событий неизбежно ведёт к тому, что они идут в бой рука об руку, а чаще всего — впереди рядовых.
Я обращаю внимание на это обстоятельство потому, что часто слышу удивлённое: «Как, разве полковники-пожарные тоже тушат и спасают?» Я всегда отвечаю: ещё как! С тех пор как Кожухов надел папаху, он не раз получал и травмы и ожоги, как минимум раз в неделю Чепурин возвращается домой насквозь пропахший дымом, мокрый, грязный и до того уставший, что нет сил забраться под душ; в огонь, если требуют обстоятельства, идут и генералы-пожарные — такое бывало и бывает. Идут, чтобы лично оценить обстановку, использовать свой бесценный опыт для тушения особо сложного пожара.
А если вошёл в опасную зону, чтобы руководить, и видишь, что можешь спасти человека, — разве остановит тебя служебное положение?
Чепурин вспоминал слова Савицкого: «Если ты плохо руководил боевыми действиями, я тебя выругаю я буду учить, но если ты мог спасти человека и не сделал всего возможного и невозможного, я тебе руки не подам».
Поэтому каждый офицер-пожарный считает делом чести не только руководить, но и лично тушить, спасать.
Перед огнём все равны — и генерал и рядовой.
— Я доподлинно знал, — продолжал Чепурин, — что на восьмом этаже осталось несколько человек, но мне не давал покоя девятый, да и Рагозин по рации не переставал напоминать, что в «Несмеяне» много людей. Поэтому сразу после хореографии я оставил Говорухина на правом крыле, где уже тушили помещения музыкального ансамбля, Суходольското на левом — пусть занимается шахматным клубом, а сам затребовал подкреплений и стал пробиваться на девятый.
Металлические части лестничных перил были так раскалены, что поведёшь по ним стволом — вода шипит и превращается в пар; о лифтовых клетках и говорить нечего — в этой дымовой трубе температура перевалила за пятьсот градусов, стальные конструкции в абстрактные скульптуры превратились;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98