— Кроме нас, институтских, за несколькими столиками сидели «аутсайдеры», не имевшие к нам отношения посетители; всего в ресторане было человек сто восемьдесят или чуть больше.
— Сто пятьдесят семь клиентов, — уточнил Вадим Петрович, — плюс двенадцать официантов, восемь музыкантов и кассирша на двадцатом этаже.
— Итого сто семьдесят восемь душ, — быстро подсчитал Аничкин. — И в каждую из них вопль «Пожар!» вонзился, как кинжал. «Где пожар? Какой пожар? Горим!..»
В зависимости от темперамента, быстроты соображения, порядочности, чувства долга и других параметров, — продолжил он, — я бы разделил сто семьдесят восемь душ на три группы: одни мгновенно превратились в толпу и бросились к дверям, вторые охотно последовали бы примеру первых, но, скованные ужасом, примёрзли к своим стульям, а третьи — их было меньшинство — стали пытаться вносить в этот хаос разумный элемент. Саша, ты ближе к дверям сидел, добавляй.
— Классификация условная, но, в общем, справедливая, — согласился Ковальчук. — Не знаю, как бы все сложилось, если бы Баринов и Куров не подняли паники, но думаю, что мы успели бы поставить у двери кордон. А так туда рванулось человек тридцать-сорок, возникла куча мала, давка, Алевтине Павловне из вычислительного отдела вывихнули руку, кое-кому сильно помяли ребра… И вдруг те, кто успел проскочить к лифтам, рванули обратно, а за ними — клубы дыма, да такого омерзительного…
— Мы уже думали, что за дымом пойдёт огонь, — продолжил Аничкин, — но, к счастью, ошиблись. Потом, когда в институте выступал Чепурин, мы узнали, что в аэродинамической трубе, каковую представляет собой высотка, дым распространяется вертикально со скоростью восемь метров секунду, огню не так просто его догнать. Но тогда нас не столько интересовал механизм распространения дыма, сколько его количество и поразительно гнусный запах. Именно тогда, когда вместе с толпой, рванувшейся обратно, в зал хлынул дым, и началось светопреставление. По какому-то свойству памяти запечатлелись совершенно ненужные и несущественные детали, которые, однако, производили впечатление, да ещё какое! Так, напротив меня вдруг завизжала дама, фамилии которой я вам не назову, поскольку она является членом учевого совета..
— …и единственной в нем дамой, — уточнил Сергей Антоныч. — Плохи твои дела, Аничкин, проболтался, черВЫЙ шар от Беркутовой обеспечен.
— Предусмотрено, — отпарировал Аничкин. — Если Ольга и напечатает свой опус, то после моей защиты!.. Этот визг мощностью в один миллион децибелов, заразительный, как кухонная склока, был подхвачен другими слабонервными особами, а грохот стульев и падающей посуды, крики и ругань, стоны пострадавших да ещё напавший на всех кашель, будто мы одновременно подхватили коклюш, да ещё слезы из глаз от едкого дыма — все это создавало такое впечатление, будто мир взбесился и идёт ко всем чертям и нет такой силы, которая вернула бы его в прежнее состояние… Такая сила нашлась, но об этом чуть позже, сначала ещё об одной незначительной детали. Во время этого бедлама я, неспособный ещё к активным действиям, с растущим интересом и сочувствием наблюдал за попытками одного официанта удержать на вытянутых руках загруженный снедью поднос. Мне почему-то казалось, что этот парень чувствует себя не совсем уютно. Стоя на одной ноге (другую ему, видимо, отдавили), он то взывал к совести клиентов, которые носились вокруг него, как ракеты, то осыпал их проклятьями; его лицо, как должна написать Ольга, было искажено страданием и мукой невыразимой, он знал, что обречён, что рано или поздно его снесут, но профессиональная гордость заставляла держаться до конца. Когда я встал, чтобы ему помочь, меня пребольно толкнули в спину, я полетел, боднул его головой в живот, и бедняга, подломившись, тут же рухнул вместе со своим подносом.
— Так это был ты? — под общий смех угрожающе воскликнул Вадим Петрович. — Попался, голубчик! Тоня, — обратился он к официантке, — припиши этому клиенту за изничтоженные порционные блюда тридцатку. Вот тебе и «незначительная деталь»!
— А вы изменились в лучшую сторону, — польстил Аничкин. — Я имею в виду ваш лексикон. Когда я вас боднул, вы поименовали меня не голубчиком, а… — Аничкин пощёлкал пальцами, — нет, в присутствии дам… Однако весьма рад с вами познакомиться и спасибо за предупреждение: теперь я ни за какие коврижки не назову человека, который нанёс ресторану куда большие убытки! Но это потом, не буду отвлекаться. Обращая внимание на незначительные детали… гм, прошу прощения, Вадим Петрович! — я в дыму и суматохе не заметил самого главного: третья, наиболее уважаемая группа, о которой я имел честь говорить, уже начала действовать, а возглавил её не кто-нибудь, в лично Арбуз. У нашего Арбуза, к слову сказано, такой бас, что на его фоне даже баритон профессора Подрядухина кажется детской пищалкой… Я не обидел вас, Сергей Антоныч?
— Сказано нагловато, но, в общем, справедливо, — признал Сергей Антоныч. — Валяй дальше.
— И этот бас гремел: «Прочь от дверей! Саша, Толя, Илья — заслон! Эй, официанты, живы? Тащите сюда тряпьё, полотенца! Аня, собери салфетки со столов!»
— Я забыл сказать, что к этому времени вполне обрёл способность соображать. Под руководством Анны Алексеевны я собрал со столов дюжину салфеток и побежал к дверям — затыкать щели. По дороге меня толкали и сбивали с ног, кто-то заехал локтем в лицо, но я преодолел полосу препятствий и вручил салфетки Арбузу. А он был хорош! На нем был парадный, увешанный орденами китель, облитый соусом и заляпанный шпротами, а худое, высеченное из гранита лицо Арбуза украсила багровая шишка размером с куриное яйцо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98