Миша видел ракурс — слово, которое всегда ставило меня в тупик. Когда я восторгался его снимками, многие из которых достойны стать открытками, Миша недовольно морщился.
— Фотография, как и кино, только тогда становится искусством, — важно говорил он, — когда в нее вкладываешь философию. А я ее еще не окончательно выработал.
Памир Миша объездил вдоль и поперек и всю дорогу начинял меня всякими полезными сведениями.
— Недавно на этом месте обломком скалы вдребезги разнесло радиатор одной машины, — сообщал он. — Вот здесь, смотрите!
Я осторожно задирал голову, а Миша продолжал:
— А на том повороте в прошлом году в Пяндж слетела машина. Во-он задний мост валяется, видите?
Но я смотрел не столько на задний мост, покоившийся далеко внизу, сколько на стрелку спидометра, которая дрожала от страха рядом с отметкой «60».
— Стоп! — кричал Миша. — Кадр!
Мы выходили из машины и смотрели, как Миша выбирает ракурс. Он залезал на гору, спускался вниз, становился на колени, кувыркался, извивался и наконец щелкал затвором. А на скале чуть заметно темнела надпись: «Шт. капитан Топорин прошел 8.1911 г.».
И машина мчалась до следующего «стоп!», потому что Мише нужно было заснять водопад, низвергавшийся с полукилометровой высоты, очаровательную девочку-таджичку и аиста на островке посреди реки.
Миша — солдат, а служба памирских пограничников сурова: горы и снега, обвалы и дожди. Но у Миши всегда с собой фотоаппарат и мысли об искусстве, которыми он делится с каждым, кто умеет слушать и спорить. Я осторожно поинтересовался, как относится к Мишиным увлечениям начальство.
— Дмитриев? — Виктор Никифорович сразу заулыбался. — Скажу по совести: если солдат умеет только рассуждать о философии искусства — этого нам мало. Солдату кроме хорошей головы нужны и другие качества. У Миши они есть. Но мы сознаем, что в его ранце лежит не жезл маршала, а диплом кинооператора, и не мешаем развиваться этой страсти. Скоро мы купим ему киноаппарат — пусть снимает фильмы из жизни пограничников. Покажете их в Москве?
Мои полномочия, как вы понимаете, позволили мне ограничиться лишь дипломатическими заверениями.
— Кстати, — продолжал Виктор Никифорович, — вам повезло, что вы едете вместе с Мишей. У него есть великолепный опыт вытаскивания машин из обвала. Дмитриев до сих пор сокрушается, что не заснял эту сцену.
Я спросил у Миши об этой истории. Он долго морщился, отнекивался, отмахивался и ворча рассказал об истории своей поездки в Мургаб.
— Наверное, наша машина чем-то не приглянулась памирскому демону, заведующему обвалами, — излагал он. — Сначала этот тип швырнул в нас десяток тонн снега, но не попал. Мы на руках перетащили «газик» через обвал и поехали дальше. Тогда вниз полетело тонн двадцать — мимо! И так далее. Убегали от обвалов, как от бомбежки. Эх, камеры с собой не было! Какие кадры! Какие кадры! — И Миша застонал: какие кадры были безвозвратно утеряны для мирового кинематографа!
Мы разговаривали о Памире, о книгах, о кино и вообще о жизни. Мыслил Миша парадоксально.
— Сюжет придумал лентяй, чтобы легче было жить, — заявлял он.
Или:
— Ум и эрудиция — это как человек и одежда.
С ним всегда хотелось спорить — верный признак интересного собеседника.
Миша хочет стать кинооператором. Он будет им. Михаил Дмитриев — вы запомнили это имя?
МОЙ ДРУГ ВИТЯ ЗЕЛЕНЦОВ
По дороге в Калаи-Хумб с нами ничего не произошло, если не считать двух обвалов, одного камня, рухнувшего сзади в двадцати метрах, лопнувшей камеры и нескольких мгновений, когда мне казалось, что мы сейчас будем купаться в Пяндже вместе с машиной.
Но из всех этих испытаний Витя Зеленцов выходил с честью. Он оказался первоклассным шофером, мудрым и осмотрительным. На крутых виражах он никогда не делал больше семидесяти километров в час и никогда не обгонял машину, если не был абсолютно уверен, что наш «газик», может быть, не сорвется в Пяндж.
Многие памирские водители знают Витю и относятся к нему с большим уважением. Передо мной одна из многих фотокарточек, которые сделал в дороге Миша. Многотонный снежный завал закрыл дорогу, и только Витя решился через него проскочить. «Газик» врезался в снег, подмял его и выскочил на дорогу. Мало того, Витя возвратился по проторенным следам и протащил через завал груженый самосвал, водитель которого, молодой таджик, крепко пожал наши руки. Я заслужил это рукопожатие, так как именно мое предупреждение: «Смотри, как бы чего не вышло!» — вдохновило Витю на этот трудовой подвиг.
Витя — на редкость хладнокровный и невозмутимый человек. Лишь один раз я видел его чуть возбужденным — во время охоты на дикого кабана, о которой я расскажу потом. Даже когда по дороге лопнула камера и обнаружилось, что запасной баллон никуда не годится, Витя обошелся без положенных в данной ситуации энергичных выражений. Два часа мы мокли под дождем, и за это время Витя ни разу не повысил голоса. Ни разу он не чертыхнулся и когда мы намертво застряли на втором снежном завале. Между прочим, я с удовольствием вспоминаю этот случай, ибо благодаря мне Витя сумел вырвать машину из снежного плена. Я вышел из кабины, и облегченный «газик» выбрался на дорогу.
Подлинным виртуозом показал себя Витя, пробиваясь через отары овец и стада коров. Если они шли навстречу, то в быстрейшем расставании были заинтересованы обе стороны. Но когда машина догоняла животных, передвигавшихся по дороге со скоростью два километра в час, начинался спектакль. Овцы преспокойно шли вперед, думая о машине не больше, чем о проблеме марсианских каналов. Пастух, в жизнь которого подобные встречи вносили приятное разнообразие, шел рядом с машиной и беседовал со мной о международном положении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42