Поэтому он, сдержавшись и окончательно решив подыграть в меру сил артистам, сказал ровным миролюбивым тоном ползающему в ногах мужику:
– Ну все, хватит. Сядь и угомонись. Считай, что я тебя простил.
Заткнулся тот сразу, будто ему с размаху кляп в рот засунули. Сел на пол, выпучил на Константина недоверчиво глаза и в таком положении застыл, как статуя.
Новоиспеченный князь тем временем осторожненько присосался к носику кувшина. Содержимое, надо признаться, пришлось ему по душе и по вкусу. Впрочем, злоупотреблять данным зельем не стоило, поскольку предстояло разобраться в том, что же в конце концов с ним приключилось. Он уж хотел было аккуратненько порасспросить эту бородатую рожу, но тут в избу вошел приземистый дядька лет сорока пяти, одетый во что-то до жути старинное, но нарядное и тоже с окладистой бородой, в которую он надежно запрятал и свой нос картошкой, и узенькие, как у какого-нибудь китайца, глазки. Более того, чтобы еще надежнее скрыть свою внешность, сей мужик отрастил необыкновенно мохнатые кустистые брови. Борода его поднималась до самих глаз, а брови свешивались книзу. Таким образом маскировка обеспечивалась полностью.
Увидев вошедшего, обладатель рожи номер раз вышел из состояния ступора и довольно-таки резво отполз к противоположной лавке, испуганно глядя то на него, то на Константина.
– Стремянной твой горланил уж больно громко, вот я и зашел глянуть, не случилось ли чего, – пояснил цель своего прихода нарядный мужик и поинтересовался: – Или не угодил чем тебе Епифашка, князь?
Непонятно почему, но вошедший Константину сразу не понравился. Какой-то он был уж очень лживый, даже на вид. Именно поэтому Костя не стал вдаваться в подробности, а только хмуро заметил:
– Да неуклюжий он слегка, а так ничего.
Нарядный мужик, которого Костя успел окрестить мысленно жуликом, быстро вник в обстановку и оценил ситуацию почти мгновенно. Лицо его побагровело, и он, грозно повернувшись к перепуганному стремянному, замахнулся на того плеткой.
– Собака поганая, смерд подлый, – прошипел он сквозь зубы и с размаху перетянул его вдоль спины, потом ухватил за бороду и рявкнул: – Так-то ты князю нашему служишь!
Повернувшись к Константину, он льстиво и как-то уговаривающе добавил:
– Дозволь, князюшко, я ему сам наказание учиню, дабы впредь руки крепко твое добро держали?
Молчаливый дотоле стремянной вдруг пронзительно завопил:
– Смилуйся, боярин! Каюсь, промашка вышла! Искуплю верной службой!
– Оставь его, – буркнул Костя. – Сам накажу.
– Только ты уж его, – боярин нехотя выпустил бороду из рук, – не калечь. Стремянной он смышленый, а то, что рука у него дрогнула, так это от страху. Известно, ты поутру вельми неласков, а длань у тебя тяжелая, вот он и... – тут он еще раз посмотрел на мокрые благоухающие штаны Кости и поморщился.
– Ишь как воняет. А ну живо порты сухие князю неси. Да исподнее тоже не забудь, – крикнул он вслед Епифашке, пулей метнувшемуся к выходу.
Затем, дождавшись, когда тот убежал, подошел вплотную и шепнул вполголоса:
– Может, прикажешь мне речь вести с князем Ингварем? Боюсь я, вспылить ты можешь по младости, коли он норов свой выкажет, а нам без согласия его самого, да и братьев его возвращаться к князю Глебу никак не можно.
Константин медленно махнул рукой, постепенно вживаясь в роль князя, непонятно, правда, какого:
– После решу.
– Ну, гляди сам, – с еле заметной угрозой в голосе буркнул боярин. – Только опосля чтоб не каялся. Князь Глеб в первую голову с тебя, с брательника, спросит, коль не справимся.
– А с тебя? – задал Костя вопрос, которым не столько пытался парировать эту явную угрозу, сколько хотел выжать еще чуток информации, так необходимой теперь.
– И с меня тоже, – покладисто согласился тот. – Только я хоть и набольший из твоих бояр, да все не князь. Посему и спрос первый не с боярина Онуфрия, а с князя Константина будет. – И он заторопился к выходу, явно довольный тем, как лихо он его, Костю, уделал. Перед тем как окончательно выйти, боярин, уже открыв скрипучую дверь, деловито добавил: – Надо бы поспешить, княже. Солнышко вон уж вовсю гуляет, мы и так припозднились.
Вялый кивок был ему ответом, мол, успеем, и Константин принялся дожидаться рожи, то есть, как он уже выяснил, стремянного Епифана. Тот не заставил себя долго ждать, подскочил через пару минут с целым ворохом одежды в руках. Глаза его радостно сияли, а с пухлых губ не сходила счастливая улыбка. С места в карьер он принялся помогать Константину переодеваться, влюбленно поглядывая на него. При этом стремянной не уставал тарахтеть, не умолкая ни на секунду, и Костя, аккуратно задавая наводящие вопросы, выжал из него практически всю информацию, которой тот располагал.
Оказывается, князь Глеб Владимирович, старший на всей Рязанской земле, послал его, то бишь своего родного брата Константина, звать своих двоюродных братьев – Ингваря, Юрия и Олега, которые все были Игоревичи, – на большой сбор, дабы мирно уладить все имущественные спорные вопросы, которых уже накопилось выше крыши. Стремянной процитировал еще кучу имен, причем тоже из числа якобы братьев Константина, но всех упомнить было просто невозможно, тем более что к остальным князьям Глеб отрядил других гонцов. Всего же братьев, как родных, так и двоюродных, насчитывалось у Константина на Рязанщине свыше десятка. «Ужас какой-то, – подумалось Константину. – На одну несчастную область, говоря современным языком, аж десять, если не все пятнадцать губернаторов, и у каждого свой аппарат, то есть советники всевозможные, бояре, дружина, куча слуг и так далее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16