Эти железнодорожные куряне обжились в Феодосии на карантине, стали здесь совсем своими и обратно ехать не собирались. Теперь они занимались или продажей овощей, ягод, молока, или перетаскиванием тряпок из слободы на толкучку, где за гривенник сбрасывался весь этот хлам и покупались продукты, необходимые для поддержания жизни.
Чувствуя, что опять теряет силы, Борис отсчитал от того места, где стоял, пятый дом и стукнул в калитку.
- Чего надо? - прорвался сквозь лай мужской голос.
- К Марфе Ипатьевне, - безнадежно ответил Борис и не успел удивиться, когда калитка отворилась и тот же невидимый голос пригласил.
- Заходи уж!
Опомнился он, уже сидя в крошечной прохладной кухоньке на стуле. Ласковые женские руки разрезали на нем рукава тужурки и рубашки.
- Водички бы, тетенька, - простонал Борис.
Хозяйка подала ему ковш воды и наклонилась низко. Борис со стыдом увидел, что она ещё женщина не старая, несмотря на по самые брови повязанный платок и две скорбные складки у рта.
- Тоже ещё нашел тетеньку, - сердито гудел мужской голос.
- Да не бубни ты, Саенко, а посвети лучше, - рассердилась хозяйка.
Она обмыла рану, наложила какой-то мази и туго завязала чистой холстиной.
- Что там?
- Да ничего, царапина сильная, до свадьбы заживет. Ахметка, на-ка, во двор отнеси, завтра сжечь надо. - Она протянула в угол остатки Борисовой одежды.
В углу кухни шевельнулось что-то - собака или ещё какой зверь, но оказалось это "что-то" мальчишкой лет десяти. Мальчишка посматривал хитрыми раскосыми глазенками и улыбался.
- Иди, иди, басурман, - Саенко нагнулся, чтобы легонько шлепнуть мальчишку, от резкого движения керосиновая лампа в его руке зачадила и чуть не погасла...
- Тише ты, черт косолапый! - вскрикнула хозяйка.
Марфа Ипатьевна усадила Бориса на лавке, сама вышла куда-то и вернулась с чистой рубашкой и форменным кителем железнодорожника
- Надень-ка, милый, - обратилась она к Борису, - в самую пору тебе будет. Это мужа моего покойного вещи, не для кого беречь-то теперь.
Борис перехватил ревнивый взгляд Саенко, тот засопел сердито и уселся в углу чистить картошку Хозяйка помогла Борису надеть рубашку, он благодарно погладил её руку Женщина улыбнулась ему белозубо и сразу помолодела лет на десять, потом подошла к столу и прикрутила чадящую лампу.
- Ох и подлый народ эти караимы, - гудел в углу Саенко, по-старушечьи тонко срезая кожуру с крупной картофелины, - ведь клялся, что керосин хороший. Я ему говорю: если опять плохого керосина продашь, сволоку тебя в контрразведку. Клянется, бородой своей трясет... Но я так думаю, что все равно разбавляет. Ох и подлая же нация...
Вернулся со двора Ахметка, сощурил глаза на свет лампы и замычал что-то быстро, размахивая руками.
- Немой он, - пояснила хозяйка в ответ на вопросительный взгляд Бориса, но слышит и все понимает. Подобрал его Саенко в порту, сирота он. Аркадий Петрович с ним занимается иногда, говорит, что вылечить можно. Что, Ахметушка, идет он?
В ответ раздался скрип калитки. Собака на Горецкого не залаяла, видно знала, что свои.
Борис поднял тяжелую голову и увидел в дверях Аркадия Петровича.
- Сидите, сидите, Борис Андреевич, - Горецкий понял его движение как попытку встать при появлении старшего, - сидите, вы устали и, как я вижу, ранены. Саенко, ужин готов?
- Так точно, ваше высокоблагородие! - гаркнул Саенко.
"Высокоблагородие" он выговаривал скороговоркой, и получалось у него "сковородне". Горецкий кивком головы пригласил Бориса пройти в комнату. Комнатка тоже была маленькая, но очень чистая, и пахло в ней свежестью и душистыми травами.
- Однако, Аркадий Петрович, неужели вы помните мое имя? Как, кстати, прикажете вас называть? По прежнему званию вас следовало титуловать "ваше высокородие", как статского советника, теперь вы стали ниже чином, когда в военную службу перешли - "высокоблагородием" величать?
- Ах, голубчик, оставьте, я и раньше-то этих величаний не любил. Что чин теперь ниже, так ничего удивительного - в Добровольческой армии полковники рядовыми служат. А зовите меня Аркадием Петровичем - проще и не подлежит уценке. Вот Саенко - человек традиций, зовет меня "сковородием" и ни на какие новации не поддается. Правда, Саенко?
Саенко вошел следом за хозяйкой, неся в руках миску с дымящейся картошкой. Марфа Ипатьевна собрала на стол, ступая неслышно, но уверенно. Чувствовалось, что не будь здесь Бориса, она села бы за стол на свое хозяйское место, как случалось не раз. Но сегодня она только внимательно окинула глазами стол, проверяя, не забыла ли чего, и вышла, повинуясь невысказанному желанию подполковника.
- А насчет того, что имя ваше помню, - продолжал Горецкий, - так это у меня профессиональное. Хороший преподаватель каждого своего ученика должен помнить, иначе грош ему цена. Если в ученике личность видишь - как же можно его забыть? Вы ешьте, ешьте, тюрьма наша гостеприимством известна.
Борис вспомнил, что голоден, и набросился на еду. Однако, немного утолив голод, он не удержался от вопроса:
- Отчего... отчего вы помогли мне, Аркадий Петрович?
Горецкий вздел на нос пенсне, сразу став как будто домашнее и знакомей, и проговорил с некоторой долей смущения:
- Как же мне не помочь одному из прежних своих учеников?
Затем, снова сбросив пенсне и став из профессора подполковником, продолжил:
- Ситуация у нас непростая. Мы в Крыму только второй месяц, здесь действует множество подпольных групп и организаций самого разного толка кто-то не вполне враждебен Добровольческому движению, но есть и крайне опасные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14