на протяжении процесса Кейес выдерживал такую линию, что упрекнуть его в чем-либо просто не представлялось шанса.
Имелось в папках и пространное письмо Сэма, где автор, не утруждая себя выбором изысканных формулировок, категорически запрещал обоим адвокатам выступать с какими-либо заявлениями, бросавшими хотя бы тень на безупречную репутацию Кейеса. “Ни одну из подобных петиций я не подпишу”, – подчеркивал он.
Письмо было датировано семью годами ранее, когда смертная казнь представлялась едва ли не всем участникам процесса перспективой почти нереальной. С той поры мир значительно переменился. Теперь Адаму и его подзащитному предстояло хвататься за соломинку.
– Где сейчас Кейес? – спросил Адам.
– Насколько мне известно, он подыскал себе работу в Вашингтоне. Сообщил об этом в письме лет пять назад, написал, что адвокатской практикой больше не занимается. Он здорово переживал, когда мы проиграли. Мы оба не ожидали такого конца.
– Ты предполагал, что приговор будет оправдательным?
– Нечто вроде. Ведь дважды победа оставалась за нами. В последний раз из двенадцати присяжных восемь человек были белыми, точнее, англоамериканцами. Я никак не думал, что они согласятся с обвинением.
– А Кейес?
– О, Кейес места себе не находил. На подготовку к процессу мы затратили с ним три или четыре месяца. Он забросил своих клиентов, неделями не показывался в семье. Макаллистер чуть ли не ежедневно заговаривал зубы газетчикам, и чем больше он кликушествовал, тем упорнее мы продумывали свою позицию. Затем суд объявил имена потенциальных присяжных – четыреста человек! – и Кейес сутками напролет беседовал с каждым. Он горел рвением. Нет, мой мальчик, мечтателями нас не назовешь.
– Ли говорила, ты подумывал скрыться.
– Говорила-таки?
– Да. Я беседовал с ней вчера вечером.
Сэм достал из пачки сигарету, постучал фильтром о деревянный стол с таким видом, будто она была последней в его жизни.
– Шевелилась в голове одна мысль. Ведь прошло почти тринадцать лет. Я считал себя свободным человеком. Когда закончился второй процесс и я вернулся домой, мне исполнилось всего сорок семь лет. Сорок семь! Позади два суда, впереди – вся жизнь. Я был счастлив. Работал на ферме, завел небольшую лесопилку, по выходным дням отправлялся в город выпить кофе. Я даже приходил на все выборы. Примерно полгода феды держали меня под наблюдением, но потом, видимо, поняли, что со взрывами я завязал. Иногда в Клэнтоне объявлялись журналисты, однако жители обходили их стороной. Писаки всегда приезжали с севера, наглые, самоуверенные, ни черта не понимавшие в наших порядках. Надолго они не задерживались. Один, самый настырный, явился ко мне в дом. Я не стал брать в руки ружье, а просто спустил на него собак. Псы в клочья изодрали ему задницу, и больше эта мразь носа к нам не совала. – Сэм довольно улыбнулся, чиркнул спичкой. – Но такого поворота невозможно было представить даже в кошмарном сне. Мелькни в голове хотя бы мысль, я бы давно убрался из страны. Мне ничто не мешало, понимаешь, никто не налагал на меня никаких ограничений. Всплыл бы где-нибудь в Южной Америке, сменил бы имя и обосновался, скажем, в Сан-Паулу или в Рио.
– Как Менгеле.
– Как Менгеле. Его ведь так и не нашли, ты же знаешь. Никого из них не нашли. Жил бы в аккуратном чистеньком домике, болтал по-португальски и от души смеялся над недоумками типа Дэйва Макаллистера. – Он сокрушенно покачал головой.
– Почему ты не уехал, когда Макаллистер вновь начал поднимать шум?
– Легкомыслие. Все происходило в каком-то очень замедленном темпе. Первым звоночком, который я не услышал, явилось избрание Макаллистера на пост губернатора. Свою роль сыграли его громогласные посулы. Спустя несколько месяцев в Догана мертвой хваткой вцепилось налоговое управление. Поползли всякие слухи, кое-что – так, мелочи – я находил в газетах. Но я не мог поверить, что дело примет подобный оборот. А когда понял, на хвосте у меня уже сидели агенты ФБР и бежать не имело смысла.
Взглянув на часы, Адам ощутил усталость. Разговор явно затянулся. Хотелось сделать глоток свежего воздуха: от табачного дыма жутко болела голова. Адам спрятал в карман ручку, положил в кейс блокнот.
– Мне пора. Завтра вернусь, продолжим.
– Найдешь меня здесь.
– Лукас Манн сказал, что я могу приходить в любое время.
– Славный парень, не правда ли?
– Совершенно нормальный человек. Он делает свое дело.
– Так же, как Найфех и Наджент. Как вообще белая кость.
– Белая кость?
– Наш сленг для начальников, которые заняты работой белого человека. Видишь ли, никто здесь не желает мне зла, все просто делают свое дело. Тут неподалеку расхаживает дебил, на руке у него не хватает пальца. Официальный исполнитель приговора. Это он смешивает газ и поворачивает кран. Когда он захлестнет мое тело кожаными ремнями, спроси его: что ты делаешь? И он ответит: свое дело. Тюремный священник, тюремный доктор, тюремный психиатр, охрана, которая втолкнет меня в камеру, санитары, которые выволокут меня из нее, – все они прекрасной души люди, делающие свое дело.
– До этого не дойдет, Сэм.
– Могу я считать это твердым обещанием?
– Нет. Но старайся мыслить позитивно.
– О, позитивное мышление здесь в большом почете. Соседи по коридору обожают следить за телевизионными шоу, где герои то и дело с честью выходят из самых немыслимых ситуаций. Черномазые, прости, афроамериканцы предпочитают что-нибудь послезливее, типа “мыльных опер”.
– Ли беспокоится о тебе, Сэм. Хочет, чтобы ты знал: она день и ночь молится за твое спасение.
Прикусив нижнюю губу, Кэйхолл опустил глаза вниз, кивнул, но не произнес ни слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178