– Хорошо, хоть аппетит не пропал.
– Аппетит зверский!

* * *
А дня через три утром не успел Знаменский снять плащ, как позвонили из Бутырки. Тобольцев слезно и в срочном порядке просится побеседовать. Пал Палыч покачал головой над густо исписанным листком календаря, но поехал…
На этот раз Тобольцев здоровается и не отворачивается, но снова на себя не похож: им владеет мрачное возбуждение.
– Итак, явился на ваш призыв, – говорит Знаменский. – Слушаю.
Тобольцев набирает воздуху, смотрит круглыми карими глазами и молчит.
– Вы собираетесь сообщить новые обстоятельства по делу? – подсказывает Знаменский, хотя чувствует: вряд ли.
Не в силах усидеть, Тобольцев вскакивает с привинченного к полу табурета.
– Нет, я… – Он топчется у стола, опираясь на него нетвердой рукой. – Пал Палыч, я убил человека!
Знаменский реагирует, словно на шутку:
– Убили? Это кого же?
– Фамилию не знаю… то есть тогда не знал.
– Странные вещи с вами творятся, Василий Сергеич. Сядьте, постарайтесь успокоиться… Ребята приезжали?
– Да, вчера. Поглядел, простился, – от волнения он картавит порой до непонятности.
– Почему «простился»?
– Больше вряд ли увижу.
Спятил мужик, что ли? Помолчав, Знаменский включает диктофон.
– Ну ладно, выкладывайте.
– Четырнадцатого июня, примерно в семь тридцать вечера я зашел в винный магазин на Таганской улице, чтобы выпить, – начинает Тобольцев заученно. – Там ко мне привязался пожилой незнакомый человек, полный такой, в черном плаще. Из магазина он вышел вместе со мной и что-то все говорил, но я его не слушал. – Он приостанавливается, обеспокоенный: – Вы не пишете
протокол?
– Успеется. Дальше?
– Гражданин, который привязался, мне надоел, и я старался от него отделаться. Тогда он стал мне грозить, вынул бумажник и совал мне под нос какие-то документы, вроде раньше он был начальник и прочее. Тогда я разозлился и ударил его. Он упал, а я ушел. Все… А он там же умер.
– С чего вы взяли?
– Потому что он умер.
– Место, где это произошло? – резко спрашивает Знаменский, уже с внутренним ознобом.
– В Товарищеском переулке.
Выключив диктофон, Знаменский звонит, представляется.
– Вечером четырнадцатого июня в Товарищеском переулке зарегистрировано нападение на мужчину?.. Да, жду.
– Вы мне что – не верите?
– Знаменский не отвечает, прижимая трубку к уху. На том конце провода начинают зачитывать текст с карточки учета преступлений:
– «…обнаружен труп Киреева Д.Т., шестидесяти четырех лет. По заключению судмедэксперта, причиной смерти явился удар по голове, вызвавший разрыв сосудов в части мозга, пораженной недавно перенесенным Киреевым незначительным инсультом. Подозреваемый был задержан дружинниками при попытке ограбить тело потерпевшего, однако…»
Знаменский машинально записывает, переспрашивает:
– Когда?.. Его фамилия?.. И кто ведет дело?.. Ясно, спасибо.
Потом долго смотрит на Тобольцева.
– Вы правы, тот человек умер.
За время телефонного разговора Тобольцев снова ушел в себя.
– Не угадаешь, где она подстережет, стерва безносая, – бормочет он.
– Слушайте, Тобольцев, откуда вся эта дичь? Пухнет, обрастает подробностями!
– Не обременяйте вы себя, Пал Палыч… Мне так и так хана.
Знаменский снова включает диктофон и стремительно задает вопросы:
– Итак, он упал, а вы сразу ушли?
– Да.
– Тихо-мирно потопали себе дальше?
– Да. Такой вот подлец перед вами.
– А сегодня, одиннадцатого сентября, вдруг приспичило покаяться?
– Я больше не мог. Мысль, что за мое преступление сидит невиновный…
Знаменский перебивает:
– Да если вы сразу ушли, Василий Сергеич, откуда вам знать, что пристававший к вам человек умер, что кого-то арестовали!
– Да парень уже месяц со мной в камере.
Знаменский поражен. Верить? Не верить? Нажимает кнопку вызова конвоира.
– Будьте добры, список содержащихся в тридцать первой камере.
Дожидаясь списка, меряет шагами следственный кабинет.
– Бурное утро… Сюрприз за сюрпризом.
– Такая уж моя злая судьба, – после долгой паузы шепчет Тобольцев.
Возвращается конвоир. Да, задержанный по подозрению Холин сидит с Тобольцевым.
– Подследственного отправите отсюда в другую камеру.
– Переселяете меня?
– По одному делу вместе находиться нельзя.
Тобольцев выпрямляется, вытягивается в струну. Вялости как не бывало.
– Разве Холина не выпустят? – вскрикивает он. – Как же это: я признался, а его не выпустят?
Ни разу он при Пал Палыче не впадал в столь лихорадочное волнение.

* * *
Слово в слово повторил Тобольцев свою историю и в присутствии следователя, ведшего дело Холина.
И теперь Знаменский отправляется к коллеге с ответным визитом. Ноги несут его быстро, проезжую часть пересекают недисциплинированно, на красный свет. Вот и здание прокуратуры. Вестибюль, лестница, коридор. Перед нужной дверью Знаменский приостанавливается, делает официальное лицо.
– Здравствуйте.
– День добрый, Пал Палыч. Прошу.
Холин, сидящий за приставным столиком, впивается в Пал Палыча глазами.
– В разговоре примет участие еще один сотрудник, – говорит ему Панюков.
Холин привстает и даже отвешивает Пал Палычу нечто вроде поклона.
– Пожалуйста… Очень приятно.
– За приятность не ручаюсь, – осаживает Холина Панюков. – Расскажите, что произошло четырнадцатого июня.
– Черный день в моей жизни, – произносит Холин печально. – Представьте: иду по улице, хороший вечер, хорошее настроение, хорошая сигарета. – Он обращается к Знаменскому, понимая, что сегодня рассказ адресован ему. – Завернул в подворотню, чтобы бросить окурок, и вдруг вижу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12