внешний, с болт
овней и общими словечками, и другой, донный, где мысль течет основательно,
медленно и, может быть, стремится к корням, к вечному.
Пастернак, начиная с дороги в Марбург, написал тьму писем. Содержание их
Ц особый разговор, но проглядываются здесь две черты. Первая Ц удивите
льная страсть к словоизвержению, он пишет, казалось бы, обо всем подряд. И
как старый сюртук дорогого папочки, которым он на эту поездку снабдил сы
на, покоится на полке над юным путешественником; и как в Смоленске вагоны
обходят кобзари и еврейский кларнетист; как в Польше у станций выстраива
ются азры с мацными булками в руках и с неисчерпаемой скорбью в глазах. По
нятно? Он живописует и старый замок, и церковь Елизаветы, и свою комнату, г
де он поселился, и хозяйку с дочерью. И всё это не только информационно, ка
к положено писать родителям, но еще и с разными, как теперь бы сказали, худ
ожественными, высокого качества прибамбасами. Любой предмет при этой ин
вентаризации ему по плечу. Каждое явление выстраивается зримо и стереос
копично. Дорога, идущая от его дома, как бы вползает в университетскую ауд
иторию. Не слабо!
Во всем этом не только определенное излишество и щегольство, но и некото
рая растерянность. Вроде бы мальчик научился точнейшим образом распред
елять эпитеты и таким способом ставить подлежащее и сказуемое, что всё в
ыходило с обжигающей страстностью. Но к чему применить это, может быть сл
учайное, обретение или найденное мастерство Ц он еще не вполне знает. Эт
о как, говорят среди абитуриентов Литинститута: только дайте мне сюжет, я
тако-о-е напишу! Были ли эти письма к родным и знакомым сознательными шту
диями или просто удачными пассажами, на назначение которых мальчик в отц
овском сюртуке (шли бы пробы поэтические, что в данном случае понятнее и е
стественнее) обратил внимание в самом конце своего пребывания в Марбург
е? Оценил и сделал вывод: «Прощай, философия». Все денежные подсчеты, всё м
атериальное, выписанное уже не рукой поэта, а холодным пером молодого бу
хгалтера, Ц опустим. Любой поэт Ц это расчет, хотя бы в чередовании слог
ов. Здесь мы имеем дело еще со строгой, не терпящей бессмысленных трат спе
цифической семейной системой. Эти отношения тоже опустим.
Второе, что бросается в глаза,Ц тематическое пристрастие. Скорее, фикси
руя для себя, он в письмах к отцу, к другу, к сестре много, до навязчивости, р
азмышляет над выбором пути. Он пишет об этом больше, чем об Иде Высоцкой. О
н, словно землемер, боится ошибиться. Это место следовало бы отдать в лекц
ии цитатам, что не сложно, Ц профессора, даже отправившегося в большую пр
огулку по городу, чтобы промять тему, нельзя застать врасплох. Он как фоку
сник: раз Ц и из бокового кармана извлекаются карточки с цитатами! Остае
тся только крикнуть, как в цирке: вуаля! И, кстати, профессор, очень вовремя
вы остановились. Поднимите-ка голову, взгляните. На гранитной доске не са
мым демократическим, готическим, шрифтом выведено: здесь жил Вольф! Само
е время переключиться на Ломоносова. Но всё-таки сначала разберемся с ци
татами из бокового кармана. Естественно разрыв с Идой все это активизиро
вал .
Сестре 11 июля 1912 года. «Ты и понятия не имеешь, как я сбился со своего
пути. Но ты ошибаешься: это случилось сознательно и умышленно: я дума
л, что у «моего» нет права на существование».
Что такое «мое»? Это ясно из контекста. «Своим» Ц пусть простит тень поко
йного мое интеллигентское амикошонство Ц Б.Л. считал творчество, искусс
тво.
Другу, А. Штиху. 17 июля. Другая цитата и другой эпизод, который можно реставр
ировать без особого труда. «На пустой, полуденной улице, возле парикмахе
рской встречаю Когена. В день моего отсутствия пришло приглашение его по
сетить…Um ihren freundlichen Besuch bittet Ihr Proffesor Herm. Cohen. Я, конечно, извиняюсь. Длинный разговор. Между п
рочем расспросы, что я думаю делать…Россия, еврей, приложение труда, экст
ерном, юрист. Недоумение: «Отчего же мне не остаться в Германии и не сделат
ь философской карьеры (доцентуры) Ц раз у меня все данные на это?» И ему же
через два дня: Я видел этих женатых ученых… Они не падают в творчество. Это
скоты интеллектуализма».
Опять Штиху, уже 19 июля. «Я ничего не боюсь. Что я запылился и ослаб и что я ли
шен того единственного, что заменяло мне недостающее дарование: что я ли
шен сейчас первого удивления молодости и еще одного, чрезвычайно важног
о: той непрерывности, с которой восторженность восприятия, восторженнос
ть чтения служила душою созидания и письма…»
Если это самопризнание сопоставить с дальнейшим творчеством, то возник
ает почва и для анализа и для раздумий. Дальше еще круче и еще безжалостне
е. В письме возникает, как молния, формула: «это не желающее меня искусство
». Как будет дальше с искусством и творчеством этот взрослый мальчик-фил
ософ с ореховыми глазами еще не знает, это как покажет будущее, но уж филос
офия и научная карьера Ц прощай! Цитаты-то не о расчетливости, а о том, что
в искусство нельзя лезть с психологией торговца мелочной лавки. Выигрыв
ает тот, кто умеет проиграть. Если бы в сегодняшнем нашем искусстве был та
кой же личностный самоотбор.
А улица уже почти пройдена. После крошечной площади Wasserscheide, на которой собст
венно и стоит Маленький Мук, в своем стремлении вверх улица сменила назв
ание и теперь у нее уже новое имя Wettergfsse. Для полноты картины осталось чуть ра
ссказать о Вольфе, взглянуть на знаменитую ратушу с ее петухом, кричащим
и хлопающим крыльями каждый час.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86