Джеймс положил карточку в бумажник.
– Как, думаешь, следует ему представиться. Привет, папаша, это твой сынок! Так, что ли?
Голос его прозвучал так похоже на голос Эда, интонации были так одинаковы, что Сара вздрогнула. Кроме того, Джеймс был таким же тонким и восприимчивым, как и его отец.
– В чем дело? Опять поймала меня на сходстве?
– Он точно так и сказал. – Смех замер у нее на губах. – Если бы ты знал, Джеймс, как вы похожи!
– Если не считать американского акцента, – хмуро заметил Джеймс. – А па? С ним-то как быть? Где его место в этом раскладе?
– Он все понимает. И всегда понимал. Он же принял меня назад, в конце концов.
Джеймс помолчал. Потом поднял на Сару взгляд, который пригвоздил ее к месту – столько в нем было враждебности и одновременно мольбы.
– Ты ведь... не сделаешь ему больно, правда? Сара ответила ему взглядом, заставившим Джеймса опустить глаза.
– Он был добр ко мне, – пробормотал Джеймс. – Он лучший из отцов.
Он не осмелился сказать вслух: «И другого мне не нужно».
– Я знаю, что ты любишь его, Джеймс, и я меньше всего хотела бы лишить его твоей любви. Я только прошу тебя... принять Эда. Понять его, оценить по достоинству. Ему тоже все это нелегко. Вы ведь, в сущности, чужие, к тому же Эд в худшем положении, чем ты, – он узнал о тебе только что. А ты знаешь о нем давно.
– О нем – да.
– И Джайлз тоже.
– Почему ты называешь отца Джайлзом? – взорвался Джеймс. – Раньше ты всегда говорила «твой папа». А еще утверждаешь, что не хочешь его обидеть.
Сара выдержала его взгляд.
– Твой отец – Эд, Джеймс.
– Только потому, что он...
– Договаривай.
Мать замолчала. Джеймс не решился закончить фразу. Он отвел глаза и уставился на ковер.
– Ты наполовину Эд, Джеймс. Что посмотреть, что послушать – вылитый Эд. Джайлз так же хорошо это понимает, как и я. Он познакомился с Эдом, и тот ему понравился. Надеюсь, он понравится и тебе.
– А что изменится, если он мне не понравится?
– Это было бы жаль.
– Но ты не перестала бы его любить?
– Нет. Это не в моей власти. Я всегда буду го любить. Но мне будет грустно.
– А моя грусть тебя не волнует?
– Нет у тебя никакой грусти.
– Откуда ты знаешь?
– Я знаю вас обоих. Но он получше меня?
– Что за глупости! Но я вижу в тебе его... То, что ты сын Эда, делает тебя еще дороже для меня, Джеймс. Неужто не понятно?
– Да он тебя прямо околдовал! – Его голос снова дрожал от гнева pi отчаяния. – И ты не стесняешься кричать об этом на весь мир. Как же – ведь это истинная правда, а что может быть лучше правды! Ты фанатичка, мама, и, как все фанатики, нисколько не заботишься о том, что в погоне за своей целью губишь других. А твоя цель – это он, не правда ли?
У Сары свело скулы от напряжения, в глазах блестели слезы, но голос прозвучал спокойно:
– Да.
– Замечательно! Ты даже не пытаешься это скрывать! Всегда только правда, одна только правда, ничего, кроме правды, – вот твой девиз. А правда делает свободным! Так вот, это – ложь! От этой правды ты, может быть, и получишь свободу, зато все остальные окажутся в кандалах. Готов спорить, что и твой драгоценный уже в кандалах.
– Любовь – всегда тюрьма, – сказала мать.
– И там ты пребывала все эти годы? И сегодняшний фейерверк – в ознаменование того, что ты наконец вышла из темницы? Празднуешь свое собственное 4 июля – День независимости?
– Да, – просто ответила Сара.
У нее задрожали губы. Она вдруг ощутила себя молоденькой и до болезненности обидчивой девчушкой.
– Как же ты жестока, – едва слышно проговорил Джеймс.
Сара промолчала.
– Ты больше мне не мать. Ты...
Он что было сил сжал зубы, чтобы с его губ сорвалось слово, которое в течение всего сговора вертелось на языке. Только бросил на нее последний взгляд, полный презрения и упрека, поднялся и вышел из комнаты.
Джеймс в рассеянности прошел прямо в кабинет. Джайлз Латрел, сидевший за письменным столом, с улыбкой поднял от бумаг голову, но едва увидел лицо сына, как улыбка слетела с его губ.
Он откинулся на спинку кресла, машинально пригладил рукой волосы и спокойно спросил:
– Ты разговаривал с мамой?
– Что с ней стряслось, па? Она неузнаваема. Что он с ней сделал?
– Просто вернулся.
– Почему?
Джайлз пожал плечами.
– Потому что больше не мог терпеть разлуку. Не сделай ошибки, Джеймс. Он очень глубоко любит твою мать. И она его. Это точно. После этого праздника она словно переродилалась. Ее действительно не узнать. Твой отец, Джеймс, оказывает на нее фантастическое влияние. Я видел их вместе в субботу. И могу это засвидетельствовать.
– Но как же она могла забыть о тебе? И как ты это допустил?
– Ничего не поделаешь. Я всегда знал об этом. Узнал, как только вернулся домой после того, как сгорел мой самолет. Я не видел ее два года. У нее было тяжелое нервное расстройство. Не из-за того, что случилось со мной. Она впала в это состояние до того, как увидела меня. Как я потом узнал, это случилось, когда ей сказали, будто твой отец разбился. А потом я постепенно понял, насколько она изменилась. Она была далеко не той девушкой, на которой я женился. Она повзрослела, стала настоящей женщиной. И что я мог ей предложить? Так что жаловаться мне не на кого.
Джеймс сел в кресло у стола.
Джайлз смотрел в напряженное, окаменевшее от тяжелых размышлений лицо сына.
– Вряд ли ты хоть чуточку понимаешь, что твоя мать сделала для меня. Посмотри только: ты привык к этому лицу, другого ты у меня не видел, но когда-то... когда-то я выглядел вот так. – Он жестом указал на портрет. – А до того, как мне соорудили эту физиономию, у меня не было вообще никакой, как у большинства раненых в моей палате. У них тоже были жены, многие из которых навсегда исчезали с горизонта после первого же взгляда на своих супругов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77