Стараясь не подать виду, как она сконфужена, Кэт торопливо отвечала:
— Хейвуд не считается поэтом — по крайней мере в классическом понимании. Скорее, он был мастером эпиграммы, и к тому же главным фаворитом королевы Марии, насколько мне известно.
Она наблюдала за тем, как из-за дерева появляется остальная часть Люсьена. И вот он уже вольготно расположился на краю одеяла, скрестив ноги, оперевшись локтем о колено, а подбородок упрятав в ладонях. Он успел сменить костюм для верховой езды на кожаные лосины и легкую свободную белоснежную сорочку, ворот которой был распахнут и открывал его широкую грудь. Кэт заметила тонкую золотую цепочку у него на шее и гадала про себя, что за святыня хранится у него под рубашкой. Но думала она об этом совсем недолго. Ее внимание привлекли его глаза: они смеялись.
Не оставалось никаких сомнений в том, что Люсьен простил ее за то, что она сунула ему в нос его серебряную чашечку, требуя публичного признания в том, что он не забыл напрочь свое счастливое детство. Скорее весь его облик сейчас напоминал ребенка — проказливого мальчишку, всегда готового пошалить.
— Кэтрин! — воскликнул он лукаво. — Я и подумать не смел, что у нас в Тремэйн-Корте завелся такой совершенный синий чулок. И я готов пасть перед вами ниц, дабы благоговейно внимать перлам мудрости, которые вам будет угодно обронить с ваших милых губок. Умоляю вас, расскажите побольше. Может быть, при вас случайно имеется и тетрадка с карандашом — я бы тогда сделал конспект.
— Тише, Люсьен, — одернула она его строго, хотя сердце пело у нее в груди. Но нет, это ложь: ее сердце не имеет права петь после всех ее прегрешений. — Вы разбудите Нодди.
Его улыбка моментально угасла, веки прикрыли глаза, и она вспомнила, как открыто он в течение всей последней недели игнорировал существование ребенка.
— О, он довольно милое дитя, не так ли? — заметил Люсьен, глядя куда-то в пространство, своим нарочито вежливым холодным тоном давая ей понять, что ему неприятно обсуждать сына Эдмунда.
— Эдмунд обожает своего сына.
— Да, надо полагать.
Кэт нахмурилась. Если бы вдруг какому-нибудь незнакомцу пришло в голову заглянуть в эту березовую рощу, Люсьен, Кэт и Нодди показались бы ему счастливым семейством, воспользовавшимся возможностью побездельничать на лужайке в солнечный денек. Однако они отнюдь не были семейством — неважно, что это невероятное видение не давало Кэт спать всю ночь. Они настолько не подходили друг другу, что это с трудом укладывалось в мозгу: незаконнорожденный сын, падшая женщина и безгрешное дитя.
— Люсьен, вы очень понравились Нодди. И он без конца спрашивает, когда вы снова придете поиграть с ним, — Кэт понимала, что испытывает судьбу, уже во второй раз за последние три часа, рискуя разозлить Люсьена настолько, что их надежды стать друзъями рухнут как карточный домик. Но ведь он был так добр с Нодди. Наверняка произошло что-то, что заставляет его теперь старательно избегать детской.
Он улыбнулся ей, хотя это была его прежняя улыбка — не менявшая выражение глаз.
— Люсьен. Я не говорил вам, Кэтрин, что мне нравится, как вы произносите мое имя? При этом очевидно, что вы знаете французский язык. Пока вы здесь, Эдмунду не придется нанимать гувернера, правда? И в один прекрасный день, когда вы простите меня за мои ужасные подозрения, вы, может быть, поведаете мне о своем прошлом.
Кэт вздохнула. Он не искал возможности поговорить с ней целую неделю, так что она уже стала сомневаться, хочет ли он сохранить дружбу, которая между ними возникла, однако он все еще не утратил любопытства и хочет узнать ее подноготную.
— Это будет не слишком веселая история, — отвечала она, наблюдая за бабочкой, которая приподнималась и опускалась при каждом вздохе Нодди, словно яркий поплавок, прыгающий на зыбкой поверхности пруда.
Люсьен переменил позу: он повернулся на бок, так что оказался ближе к ней, оперся на локоть и заглянул ей в лицо. Непослушная прядь волос упала ему на лоб, и Кэт ужасно захотелось поправить ее. Знает ли он о том, как действует на нее? Кэт полагала, что знает. Он должен был уже привыкнуть к тому, что имеет власть над женщинами. Наверняка Кэт не первая, которая не устояла перед ним.
— Почему, Кэтрин? Вы — образованная женщина, более образованная, чем многие другие дамы. У вас явно благородные манеры и происхождение. Вы считаете необходимым запирать на ночь дверь — даже здесь, в Тремэйн-Корте. Вы носите в кармане кинжал для самозащиты — или по крайней мере носили. Не могу передать вам, какое облегчение я испытываю, зная, что этот кинжал теперь в моем распоряжении. Но продолжим: вы целуетесь — прошу извинить меня за упоминание вслух о том, о чем вы предпочли бы умолчать, — как неофитка, припадающая к кресту на первом причастии. Но при этом — еще раз простите меня покорно — вы родили ребенка. И ваша история, коль скоро в ней должно заключаться объяснение столь разительного несоответствия, не может быть скучной.
— Может быть, я когда-нибудь напишу книгу и прославлюсь, — кратко заметила Кэт, сгоняя бабочку — просто чтобы что-нибудь сделать, чтобы не сидеть неподвижно.
Люсьен сжал ее руку — не сильно, как тогда, когда он старался отобрать у нее кинжал, а мягко, словно опасаясь причинить вред ее нежной коже. Его прикосновение каким-то странным образом подействовало на нее: ей показалось, что она теряет равновесие и вот-вот упадет к нему в объятия.
— Кэтрин, простите меня, — произнес он, в то время как она всматривалась в его глаза, стараясь разглядеть то, отчего этот мужчина казался ей таким притягательным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128