Ну вот.
– А эти хотят обменять своих?
– Да, наверное. Но, думаю, никто им никого не обменяет. Их всех завтра должны расстрелять, по-моему.
– Ох ты, Господи, – с тоской сказал Игорь.
А я промолчала. Наверное, человек до последней минуты не верит в то, что его не станет. Думает, это какая-то ошибка. Меня больше заботило, что безумно хотелось поспать, что негде было устроиться поудобней, да и убраться с посторонних глаз некуда. А если нас и вправду всех завтра убьют – как же спать... Мне же нужно насмотреться на все вокруг как следует, на всю жизнь. А у меня глаза сами собой закрываются.
Засов, на который они заперли наружную дверь с той стороны, щелкнул, и в коридор упал размытый четырехугольник света – тень от листвы дрожала на выщербленном паркете. Потом ее заслонили другие тени.
Человек, вошедший в зал, – я говорю о нем одном, хотя при нем были еще двое, с автоматами, но именно что при нем, – был таким обыкновенным... Очки, усталое лицо – казалось странным, что от него зависит моя жизнь, все жизни. Ну почему именно он должен решать, оставаться ли мне в живых, или нет, – ведь я его совсем не знаю...
Он казался абсолютно нормальным, с ним можно было нормально разговаривать, жить в одном доме, случайно сталкиваться в лифте, обсуждать последние новости, жаловаться на соседей сверху, которые вечно чем-то колотят в пол, говорить, что погода для этого времени года стоит необычайно теплая... ну, сами знаете, – все те вещи, о которых говорят между собой доброжелательные, но едва знающие друг друга люди. Может, я ошиблась? Может, он ничего не собирается с нами делать? Люди ведь так себя не ведут, не те люди, что это мне в голову взбрело...
И тут он что-то негромко сказал своим спутникам, и они велели нам подняться. Нас согнали в один угол и начали проверять документы. У всех, разумеется, какие-то документы при себе были, но самые разнородные, а у меня было затрепанное редакторское удостоверение – правда с фотографией и печатью. Проверяющий брезгливо взял его двумя пальцами, протянул тому, в очках.
Тот мельком взглянул на фотографию, негромко спросил:
– Какой округ?
– Юго-Западный, – сказала я и сама поморщилась от заискивающих интонаций своего голоса.
– Ладно, – ответил он. – Пока не надо.
И возвращает мне удостоверение.
А вот у Герки отобрали пропуск, что выдал комендант Лазурного вместе с мандатом, предписывающим оказывать нам всяческое содействие.
Документы – те, что отобрали, – не все, потому что некоторым их бумаги отдали обратно, – один из ребят собрал в стопку и унес. Этот, их главный, вышел за ним. Второй остался.
Они продержали нас так, у стенки, еще с час, правда, разрешили сесть на пол. За моей спиной кто-то тихонько плакал, даже не плакал, так, поскуливал.
Потом оба они вернулись. Нас опять подняли, и человек в очках сказал:
– В ходе последних боевых действий коррумпированная администрация округа взяла в плен группу наших товарищей. В связи с этим мы провели ответную операцию по захвату заложников. Если на протяжении установленного нами срока наши люди нам не будут возвращены, все заложники будут расстреляны. Для начала – выборочно. Наш комитет...
О, Господи, еще какой-то комитет. Он говорил так гладко, так спокойно, что я никак, не могла увязать его тон со смыслом сказанного. Они что же, и вправду будут нас убивать? Выборочно?
– Для начала – каждого десятого...
И тут только я поняла, что он собирается делать это сейчас. Вошли еще двое, с автоматами, он отошел к ним и, повинуясь его негромким распоряжениям, они вывели вперед несколько человек. Поначалу я не испытывала ничего, кроме постыдного облегчения, что эта участь меня миновала. Потом я увидела, что среди них Герка. Мне стало так страшно, что окружающий мир сузился в одну слепящую точку. Я Герку совсем не знала до этой поездки, и мы не очень-то ладили в пути и не слишком-то сблизились за все это время. Но он шел с нами, а сейчас мы ничего не могли сделать. Никто ничего не мог сделать.
Все это было особенно пакостно, потому что наряду с чувством омерзения, гадливости по отношению к себе, я испытывала животный страх. Там, помимо Герки, стояли еще четыре смертника, но это как-то в тот миг вылетело у меня из головы – и от того мне было еще хуже.
Тут я услышала свой собственный голос – дрожащий и до тошноты перепуганный.
– Оставьте его. Он же из Юго-Западного округа. Он тут вообще ни при чем.
Никто не ответил, но один из парней молча ткнул меня прикладом в солнечное сплетение. У меня на миг перехватило дыхание, и я отшатнулась к стене. Потом опять повернулась к тому, в очках.
– Это же гражданское население, – говорю. – Они-то уж совсем ни при чем. Да что же вы тут вытворяете? Вы что, не можете улаживать свои дрязги между собой?
Он пожал плечами и почти любезно ответил:
– Это показательная акция.
К этому времени люди уже опомнились, и поднялся шум. Плач, крики... Кто-то бросился на часового, и ребята пошли наводить порядок, колотя прикладами на все стороны. То ли я тоже попыталась броситься на него, то ли мне это померещилось, и я просто подвернулась под руку, но часовой опять въехал мне прикладом, только на этот раз гораздо сильнее, так, что я молча согнулась пополам и вырубилась. При этом даже с каким-то странным внутренним облегчением, потому что это снимало с меня ответственность за все происходящее. Я вроде бы слышала, как Томас что-то говорит, но потом накатила тьма, и я даже не видела, как их увели.
Очнулась я уже на полу – вернее, на одном из спортивных матов. Под головой у меня лежала свернутая куртка, отчего голова болеть не перестала. Ощупав себя, я поняла, что она перетянута какой-то тряпкой, и тряпка эта уже промокла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38