– Вылезайте оттуда, сучьи дети! – и стал спускаться вниз.
Послышались вопли ребят, рычание и брань мужчины. Наверху какая-то женщина колотила по голове того мальчишку, приговаривая:
– Чтоб ты сгорел, чтоб тебя живьем в землю зарыли! Мальчишка с громким ревом твердил:
– Клянусь святым Аббасом, говорил я им, обоим говорил, мол, грех. Не бей ты меня, не бей, кровью пророка заклинаю, пощади, свечкой святой клянусь, говорил я им, что нехорошо это.
Тем временем в подвале замолчали, потом мужской голос пробасил:
– Ну, Каль-Исмаил, плохо твое дело!
– Что там, что? – закричал вниз другой мужчина.
И опять послышались вопли обоих детей. Все собравшиеся ринулись в абамбар, кроме зареванного мальчишки, который все продолжал божиться и оправдываться.
– Это ты людей созвал? – спросил мальчишку Хушанг.
– Я не виноват! Я им обоим говорил: грех это… А они свое: «Ты просто трус». Я им опять говорю, нехорошо, мол, а они: «Ты дрейфишь», и все тут. Потом они спрятались за камни, украдкой зажгли пучок травы, швырнули ему на колючки и давай бегом.
– Куда бегом?
– А никуда. Прятаться побежали.
Тут на лестнице абамбара опять раздались крики, шум. Мужчины, женщины и двое растерянных мальчишек вылезли из абамбара и разошлись. За ними побежал и мальчишка, который с нами разговаривал. Они вошли в сад, закрыли на засов калитку. Осталась лишь взметенная людским топотом густая пыль, разметавшиеся пучки колючек да пепел. И старик – обгоревшее разбитое тело на дне темной сырой ямы… Мы повернули назад.
По дороге Хушанг сказал:
– Я-то думал, ребята полезли в абамбар какую-то шутку устроить…
Я оглянулся на него, колесо моего велосипеда наехало на камень. Он продолжал:
– Понимаешь, я-то думал, что, пока они там озорничали, им на голову свалилось горящее тело.
– Но ведь тело-то действительно упало на них, – сказал я.
– Это ты его столкнул туда, – сказал Хушанг. Помолчав, он добавил: – Да он все равно бы умер. Ну, может, и пожил бы немножко, зато и намучился бы. Наверное, Богу было угодно, чтобы ты столкнул его с лестницы.
Немного подумав, он заключил:
– А я точно подумал, что они спрятались в абамбар просто поозорничать.
Помнишь, что случилось с Газзи в тот день за абамбаром, что под куполом возле медресе? Видал, что с ней произошло? Ей, должно быть, еще и двадцати не было. Немая она была, бедняжка. Да что там немая – вообще убогая, дурочка: всклокоченные короткие лохмы, увечные руки, одна нога короче другой, кривобокая, она постоянно дергалась от тика. Сквозь прорехи рубахи вечно виднелась высохшая грудь с черными пуговицами сосков – единственный признак, показывающий, что она женщина, немая, с изуродованными болезнью руками и ногами, содрогающаяся от трясучки, но женщина.
Мужчина был сеидом лет пятидесяти. Сутуловатый, с насмешливыми глазами под густыми, широкими бровями. Борода с сильной сединой – словно свинцом облита. Из-под старенькой абы торчала изодранная габа – он нарочно демонстрировал свою бедность. Чего только о нем не рассказывали! Например, говорили, что всего за пять риалов сеид всем на потеху доставал кислое молоко из миски причинным местом – вот, мол, каково его мужское естество!
В тот день, возвращаясь после обеда в медресе, мы решили поиграть во дворе; видим, куда-то тащат сеида и хохочут. Это были старшеклассники. Мы увязались за ними.
– Что, что случилось?
– Да вот – слон взыграл, – ответили нам.
– Сло-он? Какой слон?
– Сейчас до купола дойдем, там увидите!
Мы поспешили к куполу. На глиняной суфе перед лавкой лудильщика, единственной лавкой там, восседала Газзи. Она устроилась на грязной подстилке и уплетала лепешку с кунжутной халвой. Возле нее толпились старшеклассники, хозяин лавки и один из его подмастерьев. Второй подмастерье возился с котлом. Когда мы подошли, обступившие Газзи всполошились, но лудильщик стал их успокаивать:
– Ребята, тихо. Сказал я, тихо, не балуйте!
Газзи по-прежнему жадно поглощала халву. Сеид стоял молча, только посмеивался.
– Ну что же ты, дядя, давай, – зашумели ребята, и он поднялся на суфу.
Нам ничего не было видно. К суфе не пробиться, столько народу. Вдруг послышалось мычание Газзи, ребята с хохотом загалдели:
– С Богом, давай, начинай.
– Щенки, негодники! – рявкнул в ответ сеид.
Опять раздался смех.
– Мне не видно, дайте мне подойти, ведь ничего не видно! – пискнул я. В самом деле, я ничего не видел. Слышно было только мычание Газзи, ругань сеида и выкрики ребят.
Как я ни старался протиснуться вперед, у меня ничего не получалось. Потом вдруг все засмеялись, закричали: «Молодец!» Теперь Газзи не мычала, а издавала странные булькающие звуки, какие-то дребезжащие всхлипывания. Но я так ничего и не видел. Временами сквозь шум и смех прорывался голос сеида – что-то подобное ржанию… Мне надоело вслепую слушать эти крики, вопли, ругань, смех и гогот, и я решил во что бы то ни стало пробраться вперед, ухватился за чью-то ногу и дернул что было силы. Сначала, надрываясь от хохота, человек не понял, что с ним происходит, но потом лягнул меня, да так, что я упал. Но немного погодя ребята, продолжая смеяться, подались назад, отступили от суфы перед лавкой на улицу. Теперь и мне стало видно.
Сеид лежал на Газзи, а она распростерлась на спине, раскинув руки. Еще я успел разглядеть, как сеид сдавил запястья Газзи, прижав ее руки к суфе. Но тут ребята вернулись, сгрудились вокруг, меня оттолкнули, и я оказался на улице. Я опять ничего не видел, кроме спин ребят и подмастерья, который все еще возился с котлом.
Через секунду хрип Газзи превратился в рычание, почти визг. Сдавленный визг, который вырвался из глубины горла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13