«Караул, воры!» Баши остался в кладовке, и, сколько он ни колотил кулаками в дверь, все было напрасно. Он оказался в западне, сознание этого сломило его. Ведь как он ни кричал, как ни звал нас по имени – никто его не признавал. Когда он понял, что мир там, за дверью, враждебен ему, что все соседи, все эти бездельники, ополчились против него, тогда он стал заваливать дверь дровами, потом в своем бесконечном одиночестве предпочел смерть средь милых сердцу ароматов кладовки встрече с этими подлыми людьми. Это был особый способ самозащиты. Неужели ему не приходило в голову поджечь дрова? Может быть, приходило. Но разве виноват дом, его обитатели? Впрочем, возможно, он не думал ничего подобного, ощущал лишь горечь и отвращение.
Да нет, почему отвращение? Довольно и горечи… Что такое отвращение? Его легко устранить, легко простить, избавиться от него, только забыть нельзя. Закрыть на него глаза, даже притвориться – это тоже занятие… Но горечь! Горечь! Когда она проникает в душу, то навсегда остается там. Тут ничего не поделаешь. Горечь – это выжженное тавро, горячее клеймо. Оно остается навечно, становится неотъемлемым качеством, приметой человека. Как цвет глаз. Хотя цвет глаз не окрашивает мира… Но горечь… горечь создает горестные картины. Горечь – отражение окружающей действительности в твоих глазах, перевернутое и уменьшенное.
Мое отображение мира во мне – в этом туманном мглистом воздухе, в запахе прилива…
Здесь мгла и запах моря стали мешаться со сном – тяжелым, болезненным сном. Воспоминания и раздумья сменились кошмарами. Работу мысли подменило наваждение, реальность – болезненное волнение. Такова действительность. Моя сладкая жизнь внезапно оборвалась… В самый разгар моих взбрыкиваний и зигзагов я угодил под колеса… Пока я на краю ямы любовался игрой в мяч, бурдюк проткнули гвоздем и дуг вытек. А вязанка сухой колючки на спине занялась огнем, озорники убежали, доброжелатели толкали меня вниз, в воду, в абамбар… Вниз, по осклизлым ступенькам, под треск костей… Они, эти доброжелатели, и не понимали, как все это бесчеловечно, что эти удары, этот огонь – их вина… Ах, опять этот вентилятор под потолком застыл неподвижно, а мгла навалилась на речную поверхность, и мне душно. Белые лопасти снова начинают вращаться, исчезают, и вот уже не видно ничего, кроме белесого диска… Это соитие калеки с наемным жеребцом, который этим местом гвозди мог забивать… Мужчина? Но разве это мужество? Мужество нельзя купить. А его покупали.
Если хочешь знать, Газзи не понимала, что такое целомудрие, она ведь была немая дурочка, какое же тут целомудрие? Целомудрие может быть только добровольным, око не зависит от предпосылок и обстоятельств. Целомудрие – результат. Его надо прочувствовать, понять.
Насильственная свадьба, спаривание под куполом, на улице, на глиняном возвышении у лавки лудильщика – несостоятельность ее была в полной непригодности для этого дела несчастной калеки. И сколько бы ни бил по медным котлам подмастерье, порока не искоренить. Хотя этот парень, Казем, в момент своего гнева проявил мужество истинного человека.
Но почему ты забыл Казема, о Боже! Того самого Казема, который одним ударом ноги раскидал по лавке всю медную посуду, в своей наивности побежал за полицейским и за все это получил тумаки? Проклятье тебе до седьмого колена, безумный усач, антихрист! Правильно говорила Шамси: «Эх, если бы мой брат умер, потом воскрес и начал бы новую, лучшую жизнь – без горя, без тюрьмы, жизнь чистую, как проточная вода». И еще Шамси говорила: «Вот бы мой брат умер и снова вернулся к жизни без арестов, отсидок, волнений, без тревог, без тюрьмы и насилия, без унизительных просьб, без страха и угнетения. Начать жизнь разумную, светлую, во всяком случае – лучше этой». Ах, Шамси, Шамси, моя мечтательница о вечности.
Шамси ты моя, Шамси, какая же ты хорошая женщина. Ты всю жизнь отдала своим детям, стремясь вырастить их достойными. Всю свою жизнь отдала ты им. Бедная моя Шамси.
Однажды беспутный муж Шамси в кафе «Фирдоус» вдруг вскочил на стол и стал поливать всех водкой. Потом попытался раздеться догола. Нушин решил помешать ему, стал уговаривать:
– Нехорошо так, опомнитесь! Поберегите свое доброе имя.
Ну прямо стихами Лахути заговорил! С такой же уклончивостью и бесполезными объяснениями. Шамси – это всегда неисполнимые мечты. Какова задача Шамси? Она не Христос-спаситель, но и не антихрист. Хотя вокруг нее немало антихристов. К тому же у каждого антихриста есть целое стадо ослов… Мир полон таких ослов. И все же Шамси существует. Шамси – олицетворение оптимизма.
А полчища ослов антихриста – это друзья мужа Этрат, сестры Шамси. Бестолковые болтуны с застывшими мозгами, у которых ничего нет за душой, да кучка кривляющихся скороспелых недорослей и недотеп, занимающихся самообманом. Вот с кем приходится сталкиваться. Что же будет, что будет с нашей страной при нарастающем распаде элементарных частиц?
В этом черном болоте пришел черед гнилушек. Цветы плесени, лишайников, мха, лишенные корней, ядовитые, уже погибли, их снесли, они задохнулись в собственных зловонных испарениях. Теперь вокруг только тина, черная липкая трясина. Трясина, которая, однако, не выглядит таковой.
О, если бы можно было опять сказать: «Он помешался, надо начинать все сначала, сызнова!»
Но нет, можно только подойти к окну, посмотреть на старую тихую реку. Хотя в такую ночь и реки не видать. Даже плеска воды не слышно. Река замерла под тяжким грузом своих испарений.
Целый океан испарений. Океан вонючей мерзости и нечистот. Но что под ним, ниже, еще ниже?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13