Сколько я ни старался повидать ее до отъезда, ничего не вышло, ведь этого не хотел никто, кроме меня, даже, кажется, она сама.
Я мучился, пытался оживить чистые мечты уже уходящего детства, но… Я понял: пора бежать от знакомых мест, от усаженной деревьями дороги к школе, от их дома под аркой, и от кинотеатра, и даже от той комнатушки, где по-прежнему висели холщовые занавески – немые наперсницы детских лет – и желтел дощатый потолок, вобравший в себя миры моих ночных раздумий.
Я вернулся в Тегеран еще до окончания летних каникул.
Обычно в поездке степной пейзаж, земля, колючки, полны миражей и горы отпускали мысль на свободу, будто плавно отворялась дверца – и приходили воспоминания, возникали планы, неясное приобретало определенность. А в этот раз определилось только одно – надо выбросить ее из головы. И возник только один план – начать жить, не думая о ней, потому что воспоминания о ней мучительны. Поездка не была беззаботной, скорее, проникнута одной-единственной заботой.
В конце лета в Тегеране жилось неплохо. Днем я убегал в горы, бродил вдоль укрытой деревьями речки по безлюдным ущельям Паскале, а то слонялся по городу или от нечего делать сидел в уютном уголке кафе «Фирдоуси». По вечерам можно было гулять в толпе посреди улицы, или устроиться в тени у ручья на Пехлеви, охлаждая в воде, прежде чем поднести ко рту, крупные грозди винограда, или блаженствовать в саду чайханы, глазея по сторонам. Но больше всего мне нравилось стоять у прилавка бакалейщика и наблюдать, как со дна стакана с пивом поднимаются мелкие золотые пузырьки, а потом, отхлебнув пива, жевать ломкую соленую мякоть огурца и терпкие маслины и беседовать с бакалейщиком, у которого были золотые зубы и маленькие усики. Жена бакалейщика была беременна. Жилые комнаты располагались на втором этаже, над лавкой, и вечерами, перед закрытием, жене становилось нестерпимо скучно, и она спускалась вниз, к мужу. Покладистый Хамазасп отпускал нам в кредит. Иногда он смеялся, и золотые зубы сияли под маленькими усиками. Прощаясь, он говорил: «Ну, с Богом».

Однажды принесли телеграмму. Сестра сообщила, что я должен пойти по такому-то адресу и забрать присланное из дома пальто. Адрес мне ничего не говорил. Лето только-только уступало место осени, и пальто вполне могло полежать у этих людей. Через несколько дней пришло письмо от сестры. Среди всего прочего была строчка и про пальто, она писала о какой-то радости, которая непременно ожидает меня вместе с пальто. Ни на какую радость я не рассчитывал, но подумал: «Вот, кстати, и возьму его сегодня». Разыскав указанный сестрой дом, я назвал себя и объяснил, что для меня привезли посылку. Человек, открывший дверь, ничего не знал об этом. Я проверил адрес, оказалось, тот самый. Мужчина подтвердил, что все верно, и скрылся в доме. На этот раз вышла девушка, она тоже ничего не знала про посылку, но, когда я упомянул наш город, воскликнула: «Да-да!» – и убежала. Я ждал на улице, наблюдая, как в тени, под деревьями, цирюльник бреет голову дворнику и как быстро бежит под гору вода в арыке, огибая стволы чинар. Со двора послышались приближающиеся шаги.
После того давнего вечера в кино я впервые оказался так близко от нее. Сначала я сам запретил себе приближаться к ней, потом это стало невозможно, а теперь без предупреждения, даже не подозревая ни о чем, я попал к ней в дом. Она схватилась рукой за дверь, побелела, а я непроизвольно произнес:
– Здравствуй, родная моя. Она не откликнулась.
– Здравствуй, родная.
Она молчала, опустив глаза.
– Если бы я знал, что это ты… Она перебила меня:
– Вы слишком поздно пришли. Не входите, – и отступила на шаг назад.
– Что мне делать? – От неожиданности я совершенно растерялся. – Ради Бога скажи. Скажи, что мне делать. Скажи что-нибудь.
– Что делать? – повторила она и взглянула на меня.
– Я не знаю. Если б я только знал, что ты здесь. Ты не представляешь. Ради Бога, так нельзя. Как, в конце концов…
– Никак.
На этот раз она не попросила меня не входить и сама не отступила назад. Но стать на шаг ближе – что толку?
– Не понимаю. Ничего не понимаю. Что же, я уйду. Она молчала. Я все не уходил. И, не выдержав, заговорил:
– Ладно. Значит, напрасно я мечтал. Напрасно надеялся.
Она посмотрела мне в глаза. Я остановился, не в силах продолжать. Опустил глаза.
– Вот так. Не на что было надеяться. Она молчала.
– Ну ладно. А почему ты приехала?
– Я проездом в Ахваз. До Ахваза поеду поездом, потом еще на машине.
Я оглядел ее с головы до ног. Ее лицо дрогнуло. Горько и ласково улыбнувшись, она сказала:
– Все тебе привет передают. Я заходила к твоим попрощаться. Померанцы уже выросли. Я ведь у вас несколько лет не была. Как все изменилось.
– Да, многое изменилось.
– Твою комнату теперь отдали Зухре и Зарин. У меня невольно вырвалось:
– Все изменилось, кроме…
Что толку было договаривать, только зря расстраивать ее. Она промолчала.
– Ну, я пошел. Лучше бы и не приходил. Она ничего не сказала.
– Так когда ты едешь? Она не ответила.
– А мне что делать? Она взглянула на меня.
– Мне уйти? Молчание.
– Я еще увижу тебя?
– Зачем?
– Пока ты в Тегеране, давай встретимся. Пожалуйста.
– Зачем?
– Ты же сказала, что собираешься в Ахваз. Она молча подняла на меня глаза.
– Ну пожалуйста, не надо.
– Ты права.
– Сегодня, в пять вечера, на этом же перекрестке. – И она ушла.
Я вернулся домой и уже днем, пообедав, вспомнил, что ни один из нас и словом не обмолвился о пальто.

Встретившись на перекрестке Пехлеви, мы шли вдоль осыпающихся платанов, пока дома не остались позади. Дальше дорога уводила в холмы.
1 2 3 4 5 6 7 8