Возможно, и она много думала обо мне: я часто перехватывал ее взгляд, устремленный на мои руки или лицо, а проходя мимо, она обязательно задевала меня. Нас, словно заряженных электричеством, неумолимо влекло друг к другу. Она сдалась первой. Однажды после завтрака Элен с посудой в руках вышла в кухню. Аньес в это время подметала крошки. Еще не стихли каблуки Элен, как Аньес, прислонив метелку к столу, повернулась ко мне и простонала:— Быстрее, Бернар!… Бернар!…Губы ее приоткрылись. Я склонился над ней. Глухой стон пронзил нас обоих; все вокруг поплыло; она нащупала мои руки, приложила их к своей груди, бедрам. Мы покачнулись, уносимые ураганом, но не упуская при этом ни одного звука перебираемых серебряных приборов, доносящегося с кухни; мы знали, что можно еще… и еще… до удушья. Шаги Элен приближались. До столовой оставалось десять метров, девять, восемь, семь… Аньес схватилась за метелку, я закурил.— Кстати, Бернар, — войдя, обратилась ко мне Элен, — вам следовало бы написать в Сен-Флур, запросить свидетельство о рождении.— Да, пожалуй.Она ничего не заметила. Обменявшись улыбками и рукопожатием, мы разошлись по комнатам, я с совершенно пустой головой сел за письмо. Остаток дня в противоположность своим привычкам я провел вне дома. Несколько часов пробродил по городу в холодной серой мгле, но так и не успокоился. Я совершал безумство. Нарывался на катастрофу. Если Элен узнает… Тщетно пытался я трезво оценить ситуацию. Я чувствовал, что привел в движение силы, которые сметут нас всех. Если смотреть на вещи хладнокровно, мне могло грозить только одно — быть изгнанным, как мошеннику. Но в этом доме ничего не происходило просто так, само по себе. У меня было ощущение, что я живу в грозовой туче, которая каждый миг может пролиться смертоносным потоком. Бернар!… Бернар!… Как бы он поступил на моем месте? Он, повсюду приносивший с собой равновесие, здоровое начало? Стоило под его именем появиться мне… Я задыхался от бешенства. Бернар, и никто иной, толкнул меня в ловушку. Скоро я на законном основании буду носить имя Бернар Прадалье. Я ненавидел его и, честное слово, начинал бояться, словно тот, кто лежал в земле, в грязи, из которой когда-то вышел, все еще был в силах воздействовать на живых.Приближалась ночь. Как и в первый мой вечер в Лионе, над погруженным во тьму городом переговаривались колокола. Я возвращался почти помимо воли и все больше торопился. Я нуждался в своей отраве. Наступающий обеденный час сблизит наши лица. Под конец я бросился бежать…Сидя за накрытым столом, они ждали меня — Аньес слева от Элен, обе улыбающиеся; мы мило болтали; приглушенный свет оставлял в тени наши глаза, и это было к лучшему. Я размышлял о том, что между нами завязались узы более сильные, чем узы крови, и что при этом никто из нас ничего не знает об остальных двоих, — эта жуткая скрытая игра любви, затрагивая уж не знаю какую темную сторону моей натуры, доставляла мне удовольствие.— Вы читали в лагере? — поинтересовалась Элен.— Конечно. У нас были неплохие собрания книг. Помню даже… — Я вовремя спохватился. — Я никогда особенно не увлекался чтением, разве что от нечего делать. Но кое-кто из моих друзей читал с утра до вечера.— Например, Жерве Ларош? — спросила Аньес.— Гм… да… Жерве был из их числа. Благодаря ему я узнал кучу всякой всячины.— По вашим рассказам я начинаю довольно-таки хорошо его себе представлять, — продолжала она. — Крепкий парень, жгучий брюнет.— Почему жгучий брюнет? — перебила ее Элен.— Не знаю, мне так кажется. Крупный нос… бородавка, нет, две бородавки около уха, левого уха…— Ты заговариваешься, бедняжка, — набросилась на нее Элен. — Не так ли, Бернар? Но…Я перестал есть. Мои руки, лежавшие поверх скатерти, несмотря на все мои усилия, задрожали.— Что с вами, Бернар? — тихо спросила Элен.— Ничего. Со мной ничего… но портрет Жерве… У Жерве действительно были две бородавки у левого уха. Теперь из нас двоих большее потрясение, казалось, испытывала Элен.— Ну и что? — сказала Аньес. — Что же тут удивительного?Мы не сводили друг с друга глаз. «Она его знала, — подумал я, — я у нее в руках… попался!» И тут же сам себе возразил: «Она не могла его знать. Это совершенно невозможно». Впрочем, очень скоро я заметил, что сестры не обращают на меня никакого внимания. Они словно вступили в поединок: подначивали друг друга, сводили какие-то давние и непонятные счеты.— С чего бы это мне ошибаться? — спросила Аньес, обращаясь к Элен, и тень улыбки скользнула по ее губам. Она едва сдерживалась, чтобы не выдать свое презрение. И как будто для того, чтобы положить конец бесплодному спору, миролюбиво добавила:— Я даже уверена, что Жерве был из тех мужчин, у которых очень густо растут волосы на подбородке и потому после бритья кожа у них синяя… И Аньес повернулась ко мне, призывая меня в свидетели.— Все точно, — пробормотал я.— Вот видишь, — бросила она сестре.Элен опустила глаза и долго-долго катала шарик из хлебного мякиша. Аньес повернулась ко мне.— У меня часто бывают прозрения. Но Элен не хочет мне верить.Элен не ответила. Она встала, протянула мне руку и со словами: «Спокойной ночи, Бернар» — вышла.— Спокойной ночи, Элен, — крикнула ей вдогонку Аньес, пожимая плечами и разражаясь смехом. — Бедняжка, — продолжала она вполголоса, — она считает меня дурочкой. Дайте сигарету, Бернар… Старшая сестра — это не шуточки. Вы, должно быть, тоже это заметили, общаясь с Жюлией.— С Жюлией?— Впрочем, это не одно и то же: вы были тогда ребенком. Зато я!… — Она нервно курила, пуская над скатертью клубы дыма. — А ведь если бы не я… С одним ее роялем мы бы не протянули.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46