Стоило пройти приступу гнева, как он начинал кружить вокруг меня.— Ну что, хочешь еще об Элен поговорить?— Я только хотел посоветоваться, — умолял он. — В своем последнем письме…Элен превратилась в наваждение. Трудно сказать, сколько раз показывал мне Бернар любительскую фотокарточку, которую она ему послала перед самым поражением [ Имеется в виду оккупация Франции в июле 1940 года.

] и которая с каждым днем все сильнее пачкалась в его бумажнике; склонившись над ней, прижавшись друг к другу плечом, мы подолгу разглядывали размытое нечеткое изображение — белесое личико, уложенные на затылке волосы. Темные глаза, разумеется, не выражали ничего, кроме скуки от позирования перед фотокамерой, но нам они казались то нежными, то загадочными, то тревожными, то томными. «Мне она представляется высокой, — рассуждал Бернар, — слегка похожей на учительницу». Для него существовало три типа женщин: проститутки, учительницы, то есть серьезные женщины, не терпящие ни малейшей фамильярности в обращении, и дамы «высшего света» — в эту категорию он зачислял принцесс и разного рода «звезд». Он строил планы, в мечтах уже продавал лесопилку и обзаводился в Лионе другим делом — каким, он пока затруднялся сказать: все зависело от вкусов Элен. «Судя по кварталу, в котором она живет, состояние у нее дай бог. Эне — квартал святош, квартирки там что надо. Шелковые обои и все такое прочее». Забавы ради, а возможно, как знать, и из ревности я постоянно его подначивал, но он уже все предусмотрел: согласен сколько понадобится ходить к мессе, согласен терпеливо выносить родственников Элен, тем более что их не так уж много, согласен… А потом он вдруг взрывался, багровел: «Все-таки я не какой-то там приютский, нет! Может, я побогаче их, вот получу наследство от дяди, да и куплю их дом со всей улицей в придачу!» Я с серьезным видом продолжал стоять на своем:— Зря ты втемяшил себе в голову… Вообразил, понимаешь, что она тебя любит, а сам не уверен в этом. Она и фотографий-то твоих не получила. А что пишет милые письма, так это в порядке вещей. Ты в плену, в беде, тебя надо поддержать… Бернар размышлял:— Она пишет, что много думает обо мне. Она не такая, чтоб врать. И потом, все эти вопросы — как я живу, да чем занимаюсь, да что люблю — ведь это же проще простого.И все же мои подрывные речи делали свое дело: его, привыкшего быстро принимать решения, отравляло сомнение. Намеками он дал понять Элен, что, возможно, скоро им представится случай увидеться, что ему все тяжелее переносить разлуку, я же сразу сообразил, куда он клонит, ведь именно я, пользуясь его бесхитростным выражением, должен был разбавить его прозу поэзией. Одним морозным январским утром, когда мы возвращались с работы, он изложил мне свой план.— Я передал письмо тому немцу, о котором говорил тебе. До войны он покупал у меня лес для шахт. Приличный тип. Устроит нам побег…Струхнув, я попытался предостеречь его, описав невероятные трудности и огромный риск, сопряженные с побегом.— У меня есть это, — отвечал он, похлопывая по своему бумажнику.Он имел в виду талисман. Чудак Бернар! Душа ребенка в теле атлета. Талисман достался ему от дяди Шарля, богача, жившего в Африке. Этот талисман представлял собой то ли туземное украшение, то ли предмет культа, попавший к дяде от какого-то миссионера. Я часто брал его в руки, в очередной раз выслушивая от Бернара историю о том, как в 1915 году пуля, попавшая в дядю, расплющилась об эту металлическую пластинку. Талисман и впрямь обладал какой-то притягательной силой: когда-то он был прокален на огне и походил на римские монеты, обнаруженные при раскопках в Помпеях. Это был диск с неровным и шероховатым краем, на одной стороне которого виднелась полустертая надпись. На реверсе был едва различимый контур птицы. Бернар утверждал, что благодаря этому талисману он без единой царапины прошел сквозь самое пекло. Я, не перебивая, слушал его, но само слово «талисман», которое он произносил с нескрываемым удовольствием, раздражало меня. Высокопарные слова, эти побрякушки из многотиражных иллюстрированных журналов, были в его вкусе. Однако мне нравилось держать этот предмет на ладони, ощущать его вес, разглядывать шероховатую и закопченную поверхность, на которой при желании можно было увидеть все знаки как удачи, так и незадачи. Однажды я разобидел Бернара, предложив выкупить у него вещицу.— Но я вовсе не собираюсь с ней расставаться, старина. Ишь чего захотел! Может, благодаря ей я и встретил Элен!— Ты впадаешь в детство.— Пусть так, но я дорожу ею больше, чем собственной шкурой.Поезд остановился, вместе с порывом ветра в вагонное оконце залетела россыпь дождевых капель.— Эй! Дрыхнешь? — спросил Бернар.Я широко раскрыл глаза. Ночь перекатывала свои сумрачные валы. Дождь хлестал по вагону.— Чудесно! — воскликнул Бернар. — Мы никого не встретим. Нужно только спуститься по насыпи. Затем переправиться через Рону, добраться до площади Карно, а оттуда — на набережную Соны. Улица Буржела, сразу направо. Второй дом от угла. Четвертый этаж.По составу прокатился скрежет буферов, нас здорово тряхануло и отбросило на мешки.— Отводят на запасный путь, — пояснил Бернар.Поезд действительно тронулся в другом направлении и вновь принялся постукивать на стрелках. Я был вымотан до последней степени. Замерз, хотел есть. И начинал ненавидеть самого себя.— Она ждет нас обоих, — опять завел Бернар. — Не можешь же ты обмануть ее.— Знаешь, приличия…— А как же я? Меня ты бросишь?— Я хочу спать.— Ты не ответил на мой вопрос.— Ладно, ладно. Так и быть, я с тобой.— Боишься?— Нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46