Так. Значит, я раскрыт. Этого было не миновать… Я закурил и встал перед фотографией, засунув руки в карманы. Это была старая любительская фотокарточка, потрескавшаяся, пожелтевшая, со сломанным краешком, но довольно четкая: две бородавки были явственно видны. Обратив ко мне свою открытую, жизнерадостную физиономию, словно для того, чтобы подбодрить меня, Бернар вновь мило обличал меня. Итак, я ошибся. Это дело рук не Жюлии. Это Аньес!Я сел на постель. Господи, до чего я вымотан!… Итак, Аньес. Она все знает. И конечно, с самого первого вечера. В моей голове теснилось теперь столько мыслей и образов, правда была такой душераздирающей, что пришлось закрыть глаза. Это были фотографии, посланные Бернаром своей «крестной» и не дошедшие до Элен. Их перехватила Аньес, которая часто вынимала почту и, должно быть, время от времени распечатывала письма, предназначенные сестре. Но почему, почему? Достаточно было представить себе худенькое узкое личико, слишком мягкие и всегда немного беспомощные глаза Аньес, чтобы все понять. Она могла позволить себе улыбаться, когда сестра заводила речь о замужестве, о нашем браке. Это она, младшая, униженная, управляла игрой и держала в руках нити наших судеб. Но тогда…Я терялся в изгибах этой интриги, зародившейся в больном мозгу. А ну-ка еще раз! В приступе ревности Аньес пишет Жюлии. Но Жюлия, нуждающаяся во мне для осуществления своих планов, обращается со мной так, как будто я и в самом деле Бернар. Неожиданной развязки, на которую рассчитывает Аньес, не происходит. Стало быть, Аньес не может быть совершенно уверена в том, что я обманываю. «Ну уж нет! — возразил я тут сам себе. — Она знает, что я лгу: в ее распоряжении средства, которые…» Как бы не так. Как все вдруг прояснилось! Никаким даром ясновидения Аньес не обладает. Она играла роль медиума, чтобы противостоять сестре, возвыситься над невзрачной повседневностью, а также удовлетворить подавленный инстинкт лидерства. Как кстати пришлось тут мое появление! До чего же ловко провела она нас обоих, Элен и меня, своими намеками! И только Жюлия, тонкая бестия, догадалась обо всем. Жюлия, моя единственная подлинная союзница…Я дунул на пепел, осыпавший мне колени и покрывало. Я был не в состоянии предаваться длительным размышлениям, но связать воедино две мысли, которые, как знать, могли оказаться для меня спасительными, мне было еще под силу: раз Жюлия признала меня за брата, Аньес ни в чем не была уверена. Она всего лишь подозревала, что я не Бернар, и воздействовала на меня с помощью фотографий, стремясь вынудить меня признаться и прибегнуть к ее помощи. Затем она откроет глаза Элен, и это будет ее триумфом. Осмеянная Элен удалится. Ну нет, вот этого я не вынесу. Я никогда не соглашусь — как бы странно это ни было для меня самого — опять быть виновным в глазах Элен. Следовательно, нужно отрицать, снова и снова, быть Бернаром до конца, убедить Аньес. Я не представлял себе, чем может закончиться эта моя авантюра, но решил не уступать. Я не испытывал к Аньес ничего, кроме презрения и отвращения, — не потому, что она посмеялась надо мной, но потому, что она не обладала даром прозревать за пределы видимого, потому, что никогда не имела доступа к миру, в чью тайну мне так хотелось проникнуть. Она не предала меня — она меня разочаровала. А это хуже. Я возлагал на нее ответственность даже за смерть Жюлии. На этот раз у меня появилось желание быть злым…Все утро я провел у себя в комнате в непрестанных раздумьях. Есть люди, которым нет равных в умении оправдывать себя; я же скорее наделен даром мусолить свои ошибки. Я разобрал всего себя по косточкам, дотошно, до омерзения. А в ушах у меня все звучали выстрелы, чеканный шаг военных… Эти воспоминания будут преследовать меня до конца. Мрачные мысли сопровождались обрывками мелодий. Я даже записал в углу конверта несколько тактов. Ритм автоматных очередей превращался в аккорды. Все в моей жизни было лишь предлогом. Неподдельные страсти, подлинное горе, настоящее преступление, истинная жертвенность — во всем этом мне было отказано. Тут я был бессилен. Я был душевным калекой. В полдень мы, как обычно, собрались за обеденным столом.— Как вы себя чувствуете? — спросила Элен.— Благодарю, лучше. Уже как-то притерпелся! Я взглянул на Аньес. Она тоже участливо смотрела на меня.— В конце концов, вы ведь были в ссоре, — заметила она.— Это все-таки его сестра, — сухо отчеканила Элен. — И это после потери друга, Жерве… Поставь себя на его место.— Ну, Жерве! — махнула рукой Аньес.— А что Жерве?— Это уже в прошлом!— Ты-то никого не любишь, — заключила Элен.— Как знать! — пожала плечами Аньес.Они извели меня своими стычками, но теперь мне слишком хорошо были ясны намерения Аньес. Я воздержался от участия в разговоре и попытался — правда, безуспешно — сократить время обеда.— Вы могли бы пойти прилечь, — обратилась ко мне Элен. — Мне нужно в город по делам.— А я отложила всех визитеров. Думала, бедняжка Жюлия еще погостит. Сестры недоверчиво переглянулись, я поспешил заверить Элен:— Посплю еще немного. Что-то в самом деле очень устал.Я уже принял решение покончить с выходками Аньес. Другого случая в ближайшее время, видимо, не представится. Едва на столе появился десерт, я извинился и ушел к себе. Там я попытался вообразить себе предстоящий разговор. Напрасный труд! Я не находил нужных слов, даже хорошенько не знал, чего хочу от Аньес. И как всегда, мысли мои постепенно превращались в образы, я грезил: вот я одержал победу над Аньес, затем над Элен, я богат, знаменит, даю сольные концерты…Ничтожество! Я заставил себя заправить постель и немного прибраться в комнате.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46