— Хотите побриться? В такой час?— Было бы неплохо.Я тщательно побрился, аккуратно причесался, отдавая себе отчет в том, что хочу ей понравиться. Еще одна женщина в моей жизни! А ведь я зарекался… Боже, как клонит в сон! Облачившись в костюм, я улыбнулся: в этом наряде — брюки как две печные трубы и строгий пиджак с невообразимым количеством пуговиц — я выглядел респектабельно и в то же время жалко. Изрядно я, однако, преобразился. То ли еще будет! Зажав в кулаке свечу, я вышел из ванной и прошел через комнату и небольшую гостиную.— Сюда, — позвала Элен.Стол для меня был накрыт в столовой, обставленной, как я успел заметить, внушительной мебелью, поблескивавшей в пламени четырех свечей. Тяжелое столовое серебро, вышитая скатерть. Элен обернулась и сложила руки.— Как молодо вы выглядите, — тихо проговорила она.— Однако мне уже перевалило за тридцать, — словно отшучиваясь, возразил я. — Мне страшно неловко доставлять вам столько хлопот.— Садитесь!Прежней ее уверенности как не бывало, она разглядывала мои руки и, конечно же, размышляла, могут ли быть такие руки у торговца лесом; я же в присутствии этой женщины, о которой так часто думал в барачном кошмаре, испытывал не лишенное очарования волнение. Ни красавицей, ни просто хорошенькой, ни какой-то особенно женственной назвать ее было нельзя, волосы у нее не были красиво уложены, но серые глаза — такие прямые, такие властные — мне нравились. Нужно будет укротить их, эти глаза!— Что я вижу! Сардины в масле! Ветчина! Холодная говядина! Ну, знаете, это просто разгул.От меня не укрылось, что скользнувшая по ее лицу улыбка была тронута печалью.— Наедайтесь! У нас в деревне знакомые, помогают с продуктами.Я наполнил свою тарелку, она не сводила с меня глаз, с удивлением обнаруживая, что я умею обращаться с ножом и вилкой.— Вам пришлось много пережить? — поинтересовалась она.— Не очень. В лагерном персонале у меня нашелся один знакомый, до войны покупал у меня лес. Он спрятал нас в товарном вагоне поезда назначением в Лорьян. В Безансоне нам опять повезло — пересели в состав на Лион. Как видите, все проще простого.— А ваш друг Жерве?— Когда мы выбирались из сортировочного узла, он попал под маневровый локомотив. И сразу умер.— Как все это печально! Мне бы очень хотелось познакомиться с ним, судя по вашим письмам, этого юношу ждало большое будущее.— Думаю, да… Он сотрудничал в журналах… Был связан с театральным миром… Правда, он больше отмалчивался, держался так замкнуто, что вызвать его на откровенность было нелегко. Мне так и не удалось разузнать поподробней о его жизни.Она хотела сменить мне тарелку; я запротестовал. Тогда она налила мне красного бордо.— Достаточно! Благодарю!От вина я расслабился, но в то же время остался необычайно восприимчив к атмосфере этой старой квартиры. Надежное состояние. Прочные семейные традиции. Для одного квартира слишком велика. Но одна ли она? В какой-то момент мне померещилось, что нас подслушивают из комнаты справа — дверь туда была открыта; судя по отблескам на темной поверхности стоявшего там пианино и светлому пятну нот на нем, это была большая гостиная.— Вы играете? — поинтересовался я.— Да, — смутилась она, затем решительно добавила. — И даже даю уроки… Так, развлечения ради. Но ваша комната в глубине квартиры, вам ничего не будет слышно.— Жаль! Я обожаю музыку. Когда-то в детстве учился играть на пианино.— Вы играли на пианино! Почему вы мне об этом не написали?— Но это же такой пустяк!Чуть слышно скрипнула половица, я невольно повернул голову в сторону гостиной. Элен тоже посмотрела туда.— Входи же, — негромко пригласила она кого-то. В комнату вошла, вернее, бесшумно скользнула молодая девушка.— Моя сестра Аньес, — представила Элен.Я встал, поклонился и ощутил резкий, теплый, такой же живой, как запах звериной шкуры, аромат лаванды. Аньес оказалась той самой незнакомкой, что впустила меня в дом, девушкой, бежавшей по темной улице после комендантского часа.— Приношу вам свою глубочайшую признательность, мадемуазель. Если бы не вы, пришлось бы ночевать на улице.Наступила короткая пауза. Кажется, я допустил бестактность. Элен бросила на сестру быстрый взгляд, смысл которого был мне непонятен, Аньес улыбалась. Она была невысокой, белокурой, очень тонкой и хрупкой, у нее был растерянный, слегка обращенный в себя взгляд, столь характерный для близоруких, — взгляд, исполненный томной и лукавой нежности. Она молча наблюдала, как я усаживаюсь.— Сестра задержалась у знакомых, — пояснила Элен. — Она ведет себя неосторожно. Следовало бы знать, что с немцами шутки плохи.Я отправил в рот несколько ложек варенья. Натянутость, воцарившаяся с появлением Аньес, была мне на руку.— В письмах вы ни разу не упомянули о сестре, — заметил я.Аньес продолжала улыбаться. Казалось, Элен была раздражена и не знала, что ответить.— Иди спать, — наконец сказала она. — Завтра опять расхвораешься, если сейчас не ляжешь.Аньес, как маленькая девочка, подставила ей для поцелуя лоб, затем сделала в мою сторону едва заметный реверанс и вышла из комнаты какой-то неестественной походкой — руки по швам, на затылке похожая на корону тяжелая коса.— Сколько ей лет? — шепнул я.— Двадцать четыре.— Больше шестнадцати не дашь. Она очаровательна.Еще одно неосторожное замечание с моей стороны. Я сознавал это, но сделал его намеренно. Элен вздохнула.— Очаровательна, вы правы… Но причиняет мне столько хлопот… Еще что-нибудь хотите?— О нет.— Чашку кофе.— Спасибо.— Сигарету?.. Не стесняйтесь.Она принесла мне пачку «Кэмел» и спички. Я ни о чем не спросил, однако про себя подумал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46