— Прошу тебя, — сказал Лепра. — Теперь, едва я открою рот, ты начинаешь злиться.
— Я не злюсь. Я спрашиваю: что потом? Что будет, когда мы окажемся в Швейцарии, или в Германии, или в каком-нибудь другом месте? Мы назовемся чужими именами. Хорошо. Допустим, что нас не узнают. А дальше?.. Ты думаешь, что сможешь давать концерты?.. Нет, ты будешь простым безработным. А мне останется одно — стать домашней хозяйкой. Нет, если ты уедешь, ты уедешь один.
Лицом к лицу они смотрели друг на друга в упор. Они уже не думали о Фожере. Каждый внезапно увидел другого во всей его наготе.
— Ты предпочитаешь, чтобы нас арестовали? — прошептал Лепра. — Ты понимаешь, что меня ждет?
— Что ждет нас, — поправила Ева. — Так или иначе я поплачусь дороже, чем ты. Твое имя в письме даже не упомянуто.
Раздавленный, Лепра рухнул в кресло напротив Евы.
— Лучше уж сразу покончить с собой, — сказал он.
— А ты и впрямь на это способен?
Лепра ударил сжатыми кулаками по подлокотникам.
— Послушай, Ева, с меня хватит. Тебе доставляет удовольствие мне противоречить, ей-Богу. Что предлагаешь ты сама?
— Ничего, дело ясное, нам конец.
Лепра спрятал голову в скрещенных на коленях руках, чтобы не видеть ее, чтобы ничего не видеть.
— Если бы только знать, откуда приходят эти пластинки, — произнес он сдавленным голосом.
И она отозвалась как эхо:
— Если бы знать, кто убил Мелио.
Настало молчание, такое беззвучное, что стало слышно отдаленное громыхание лифта. Когда Лепра поднял голову, он увидел, что Ева плачет с застывшим лицом, закрыв глаза.
— Ева!
Одним прыжком он оказался на коленях перед ней, обнял ее за талию.
— Ева, любимая… Ты плачешь из-за меня?.. Прошу тебя, моя маленькая… Ты, такая храбрая, надежная, непокоримая!… Во-первых, может быть, это еще не конец.
Словно терзаясь невыносимой мукой, Ева повела справа налево головой, откинутой на спинку кресла.
— Эта пластинка еще не доказательство, — упорствовал Лепра.
— Жан, ты вправе быть слабым, но не глупым. Когда Борелю вручат письмо, он устроит мне очную ставку с шофером такси и получит его, это пресловутое доказательство.
На этот довод возразить было нечего. Капкан захлопнулся. Она прижала голову Лепра к своему животу и крепко ее сжала.
— Я хочу, чтобы отныне ты стал мужчиной, — продолжала она. — Чтобы от всего этого кошмара был хоть какой-то толк.
Она ждала. Лепра, укрывшийся в тепле ее тела, молчал.
— Ты слышишь меня? — настаивала она. Лепра медленно отстранился от нее, встал.
— Прожить целую жизнь за одну неделю… — сказал он. — Это трудно. Но ведь ты этого хочешь?
— Это зависит от тебя.
— Ты согласна быть эту неделю моей женой? Она принудила себя улыбнуться.
— Если, по-твоему, это единственный выход.
— Ты видишь другой?
— Предлагать не мне.
— Ты считаешь, что виноват я один?
— Прошу тебя, не увиливай.
Лепра прошелся по комнате, подумал. Потом поцеловал Еву.
— Попробуем! — сказал он.
Начался первый день. Лепра повел Еву в «Каскад». Он заказал изысканный обед, был оживлен, но чувствовал, как нелегко это дается, когда возбраняешь себе говорить о будущем. В течение месяцев, может быть, лет его природная жизнерадостность питалась планами, а теперь с планами было покончено. Он пил, пока Ева не отняла у него бутылку.
— Это не слишком достойно, — заметила она. Он подавил вспышку ненависти.
— Извини, я еще не привык жить сегодняшним днем.
— Знаю. Это может лишь тот, кто был очень несчастлив.
Они стали прогуливаться под деревьями, верхушки которых уже порозовели. Лепра, чтобы не дать воцариться молчанию, стал рассказывать о своем детстве. На него нахлынули воспоминания, которые он так долго вытеснял. Консерватория, упорная работа, навязчивое стремление когда-нибудь стать прославленным музыкантом, одним из тех властителей фортепиано, которых видишь издали, на сцене, в призрачном освещении, как бы на грани иного мира.
— Я всегда откладывал настоящую жизнь на потом, — признался он.
— Ты никогда не говорил со мной так, — сказала Ева. — Говори же, малыш.
— Ты уверена, что тебе это интересно?
— Ты даже не можешь представить себе, насколько. Он осмелел и решился намекнуть на свою бедность: вспомнить, как он годами играл в кафе, как иногда возникали, а потом неизменно рушились надежды пробиться, как он проводил безысходные вечера, как губил свой талант, как заводил случайные интрижки — и как наконец появился Фожер! Фожер однажды вдруг оторвался от бокала, щелкнув пальцами, подозвал официанта и попросил привести к нему этого неизвестного пианиста. «Садись… Как тебя зовут?.. Лепра?.. У тебя неплохо получается… Можешь сыграть для меня какую-нибудь простую вещичку… для меня одного… что хочешь, по твоему выбору, лишь бы это забирало. Понимаешь, что я имею в виду?»
И Лепра сыграл ноктюрн Форе. Гул разговоров мало-помалу затих. Под конец все лица обернулись к эстраде и раздались аплодисменты, первые настоящие аплодисменты.
«Ты хотел бы работать для меня?» — спросил тогда Фожер.
— А потом ты встретился со мной, — сказала Ева.
— Да. С тобой, во всем блеске твоей славы. А я был жалок и безвестен. Я умирал от робости, страха и восхищения, когда ты протянула мне руку. Понимаешь, я уверен, что именно с той минуты я и возненавидел Фожера. Я завидовал ему — ведь у него было все. И мне казалось, будто он меня обобрал. Я не так уж ошибался. В каком-то смысле он меня обобрал.
Ева почувствовала, что Лепра удаляется от нее, что дверь, на мгновение приоткрывшаяся, захлопнулась. Они остановили такси.
— Северный вокзал, — бросил Лепра.
Ева остереглась задавать вопросы. Он понемногу объяснится сам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48