— Жан… тебе грустно?
Она зажгла ночник и, как бывало часто после их близости, оперлась на локоть, чтобы взглянуть на Жана.
— Дурачок!
Она гладила его лоб легкой как перышко рукой, а он не шевелился, избавленный от мук, раскрепощенный этим слишком искушенным прикосновением.
— Я люблю тебя! — сказала она.
— Надолго ли?!
Они говорили приглушенно, выдерживая большие паузы. Главным в их любви было не столько исступление, которое бросало их друг к другу в объятия. Объятия были всего лишь ритуалом, который погружал их в транс, рушивший все преграды между ними. И тогда им казалось, что они парят в одной и той же стихии, в некой туманности, где формируются мысли, принадлежащие им обоим, но к которым в то же время они как бы непричастны. То, что говорилось в такие мгновения, не могло их обидеть. Они теряли даже ощущение собственного «я». Они становились просто мужчиной и женщиной, слитыми воедино и друг другу противостоящими. И не было для них счастья возвышенней, упоительней и страшней.
— По сути дела, ты куртизанка.
Ева, закрыв глаза, подтвердила его слова:
— Да. Я хотела бы ею быть! Быть рабыней любви…
Он прислушивался к ее шепоту с каким-то мучительным восторгом. Каждое ее слово причиняло боль, оборачивающуюся отрадой.
— Куртизанка… — сказал он. — Да ведь это то же самое, что проститутка.
Ему нравилось следить за тем, как она размышляет. Она смотрела поверх него, куда-то вдаль, очень серьезно, потому что оставалась серьезной даже в игривости.
— Ты никогда этого не поймешь, — сказала она. — Во-первых, куртизанка не берет денег.
Она легла на спину, положила руку любовника себе на грудь, в ложбинку между грудями.
— Выслушай меня. Я хотела быть свободной женщиной, жить так, как мне вздумается. По примеру мужчин.
— Понимаю.
— Мужчины считают естественным иметь любовниц. Так почему женщина не вправе иметь любовников? Вот видишь. Ты не отвечаешь.
— Это разные вещи.
— Вовсе не разные. При одном условии: женщина не должна лгать. Женщина, которая не продается и не лжет, никогда не будет проституткой — понимаешь? Если бы я стала тебя обманывать… даже в мелочах… просто чтобы тебя не огорчить… я не простила бы тебе. И любила бы тебя меньше.
— Почему?
— Потому что считала бы, что твое слабодушие заставляет меня лукавить. Из-за тебя я утратила бы частицу своей отваги. И стала бы потаскушкой, а в тебе увидела бы врага.
— Сколько же в тебе гордыни! Для тебя главное — нравиться самой себе. А мужчину, которого ты любишь, ты хочешь любить вопреки ему. Правда ведь?
В их словах не было ни запальчивости, ни раздражения. Всеми силами они старались проникнуть в тайну любви, что держала их в плену друг у друга. Рука Жана тихонько ласкала грудь Евы, Ева гладила его по плечу. Вздуваемые ночным ветерком занавески натягивали петли, которыми были подхвачены. На берег с нарастающим гулом набегал прибой.
— Нет, не вопреки ему, — сказала Ева. — Ради него… Ради его блага.
— Даже если тебе суждено его потерять.
— Ради того, чтобы его потерять.
— А взамен ты требуешь от него покорности. Твой муж не был покорным, и ты от него отдалилась.
— Он никогда во мне не нуждался.
— А я — я в тебе нуждаюсь?
— Да.
— А если ты ошиблась? Если я не нуждаюсь в тебе? Оба почувствовали, что восхитительное умиротворение, омывавшее их своей благодатью, вот-вот покинет их, и умолкли. Почему вокруг их радости всегда настороже бродит обида?
— Ты нуждаешься во мне, чтобы страдать, — сказала Ева. — А в один прекрасный день ты меня разлюбишь. Ты станешь мужчиной. Хозяином себе самому. И осуществишь свое творческое предназначение в одиночестве, как все истинные самцы-мужчины.
— Но я не хочу страдать, — сказал он.
И тоже задумался, не решаясь высказать свой самый затаенный упрек.
— Я не хочу, чтобы ты относилась ко мне как к ребенку, — немного погодя сказал он. — Твоя опытность мучает меня. Она сводит меня к нулю. Уничтожает меня. Я перестаю быть Жаном Лепра. Я становлюсь неким мужчиной, которого ты обнимаешь. И потом, твое одиночество, твое творческое одиночество, думаешь, я могу с ним смириться?
Она придвинулась к нему, обволокла его своим телом — единственной реальностью, в которую он в эту минуту верил. Любовь вела их к искренности, искренность — к любви. Наступивший день, разлучив их, даст горькие ответы на вопросы, которые они задают себе ночью в любовном смятении. Щека к щеке лежали они в теплом гнезде, свитом их сплетенными телами.
— Давай жить вместе, — предложил Лепра. — Оставь своего мужа.
— Ты слишком молод, Жанно.
— Что тебя удерживает при нем? Деньги?.. Но ты ведь богата. Слава? Ты сама знаменита. Любовь? Ты его ненавидишь. Что же тогда?.. Я молод, но ведь и ты не старуха.
— Если я уйду от него, получится, будто я всю вину беру на себя. А на это я ни за что не соглашусь.
— Видишь, тобой руководит гордыня.
— Не будь у меня гордости, я стала бы его рабой.
— Но теперь речь обо мне… о нас.
— Нет, поверь мне, это невозможно. Во-первых, он способен на все.
— Так уж и на все! — сказал Лепра. — Ты преувеличиваешь. Ему известно о нашей связи, но не похоже, чтобы это его очень волновало.
— Ты его не знаешь. Он страдает… Да, у меня были увлечения. Ты тогда еще не вошел в мою жизнь, Жанно. Так что тебя это не может задеть… А он с этими интрижками мирился. Он знал, что он сильнее и я снова вернусь к нему. Но на сей раз он понял, что это всерьез. И он страдает… А он бывает злым.
— Злым! — воскликнул Лепра.
— Да, на свой лад, на свой всегдашний коварный лад. Ты принимаешь его за добродушного толстяка! Так вот на самом деле он совсем другой — беспокойный, подозрительный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48