Их связывает отнюдь не склонность, а что-то глубокое, тайное, запутанное. Разве Люсьен польстилась бы на деньги, только на деньги? Нет, ей важнее власть, которую дают деньги, положение в обществе, право распоряжаться. Она хочет властвовать. А он сразу подчинился. Но это еще не все. В Люсьен живет какая-то скрытая тревога. Едва ощутимая, но все-таки ошибиться тут невозможно. Тревога повисшего над бездной, не вполне нормального существа. Потому-то они и сошлись. Ведь и он сам человек не вполне нормальный, ну хотя бы с точки зрения Ларминжа. Он живет как все, даже считается отличным представителем фирмы, но это одна видимость… Проклятый косогор! Мотор решительно не тянет!… Да, так о чем я?.. Я мечусь, заглядываюсь на границу, как изгнанник, стремящийся вновь обрести родину. И она тоже… она ищет, мучается, ей чего-то не хватает. Иногда она вроде цепляется за меня, как будто в страхе. А иногда смотрит на меня так, будто задается вопросом, кто же я такой. Сможем ли мы жить вместе? И хочу ли я с ней жить? Тормоз. Две слепящие фары. Рассекая воздух, проносится машина, и снова путь открыт. Деревья побелены в рост человека, шоссе рассечено посередине желтой чертой, и время от времени осенний, черный лист на дороге издали напоминает камень или выбоину на асфальте. Равинель лениво пережевывает одни и те же мысли. Он забыл про смерть. Забыл про Люсьен. У него затекла левая нога, очень хочется закурить. Он чувствует себя в полной безопасности в этой закрытой со всех сторон машине. Нечто подобное он испытывал еще в детстве, когда направлялся в школу в застегнутой на все пуговицы пелерине. Опустив капюшон, он видел всех, а его — никто. И он играл сам с собой, будто он парусник, сам себе отдавал приказы, совершал сложные маневры: «Повернуть брам-стеньгу!», «Убрать все паруса!» Он наклонялся, подстраивался под ветер и позволял ему нести себя к бакалейной лавке, куда его нередко посылали за вином. С тех пор и захотелось ему побывать в ином мире, без взрослых, вечно проповедовавших одну только строгую мораль.
Люсьен кладет ногу на ногу, аккуратно поправляет на коленях пальто. Равинель с трудом осознает, что они перевозят труп.
— Через Тур добрались бы быстрее, — замечает Люсьен, даже не повернув головы. Равинель тоже не шевелится и отрезает:
— После Анжера дорога забита. И не все ли равно? Только бы она не возразила, а то он непременно с ней разругается, в общем-то из-за ничего. Но Люсьен довольствуется тем, что достает из кармана карты автомобильных дорог и рассматривает их, наклонившись к освещенной приборной доске. Но и это раздражает Равинеля. Карты по его части. Разве он полез бы в ее ящик? Кстати, он никогда не видел квартиры Люсьен. Они слишком заняты: и он, и она. Еле-еле успевают позавтракать вместе или встретиться в больнице, куда он заходит якобы на прием. А чаще Люсьен приходит в домик у пристани. Там-то они все и задумали. Что он знает о Люсьен, о ее прошлом? Она не склонна к излияниям. Как-то раз она сказала, что отец ее был судьей в Эксе. Умер во время войны. Не вынес лишений жизни. О матери она вообще не рассказывала, как он ее ни выспрашивал. Она только хмурилась. И все. Ясно одно: Люсьен с ней не видится. Наверное, семейная распря. Во всяком случае в Экс Люсьен так и не возвратилась. Но эти места, видно, все же дороги ее сердцу, раз она хочет обосноваться в Антибе. Сестер и братьев у нее нет. В ее кабинете стоит вернее, стояла, потому что он давно уж ее не видал, — маленькая фотография. На ней красивая, светловолосая девочка скандинавского типа. Он еще расспросит, кто это. Потом, после женитьбы. Как это чудно звучит! Равинель не представляет себя мужем Люсьен. Люсьен да и он, как ни .странно, типичные старые холостяки. И привычки у них холостяцкие. Его привычки неотъемлемы от него. Они ему нравятся. А вот привычки Люсьен он просто ненавидит. Ненавидит ее духи. Терпкий запах не то цветка, не то животного. Ненавидит ее перстень с печаткой, который она вечно крутит при разговоре; массивное кольцо, которое хорошо смотрелось бы на пальце банкира или промышленника. Ненавидит ее манеру есть; она лязгает зубами и любит мясо с кровью. Порой ее движения, ее выражения вульгарны. Она следит за собой. Она отлично воспитана. А иногда вдруг хохочет во весь голос или смотрит на людей слишком заносчиво и нагло. У нее широкие запястья, толстые лодыжки, почти плоская грудь. Это его чуть коробит. Она курит тонкие вонючие сигареты. Кажется, привычка, приобретенная в Испании. Зачем она ездила в Испанию? Прошлое Мирей по крайней мере лишено таинственности.
После Ла Флеш местность меняется. Попадаются холмы, ложбины, где еще держится туман, изморозью застилающий стекла. Некоторые крутые подъемы Равинель берет только со второй попытки.
Эта двойная смесь — просто мерзость. Из-за нее-то и трещат моторы, да и тянут не лучше газогенератора. Погода вконец портится. Половина одиннадцатого. На. дороге никого. Если вырыть в поле яму и закопать труп, никто не догадается. Шито-крыто». Но у них определенный план… Бедняжка Мирей! Она не заслуживает таких мыслей. Равинель с нежной жалостью вспоминает о ней. Почему она была не из той же породы, что и он? Домашняя хозяюшка, уверенная в себе! Неравнодушная к цветным кинофильмам, магазинам стандартных цен, кактусам в горшочках. Она считала себя выше его, критиковала галстуки, которые он носил, смеялась над его лысиной. Она недоумевала, отчего он иногда раздраженно расхаживает по дому, засунув руки в карманы. «Что с тобой, милый? Давай сходим в кино?.. Если тебе скучно, скажи». Но нет, ему было не скучно, куда хуже! Ему было тошно вот правильное слово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41