– Тихий замолчал, ожидая, когда Бульдог сам перейдет к рассказу об участи приговоренной нимфоманки.
– Мы все сделали так, как вы хотели, Степаныч, – поняв, чего от него ждет старик, тихо проговорил бывший мент. – Кроме посадки на болт. Пацаны сказали, у них на такую мымру даже с домкратом не встанет! – зло хмыкнул Бульдог. – Короче, сначала обнадежили, типа отдавай копье и сваливай на все четыре стороны, выгребли лавы подчистую, свозили к нотариусу, взяли дарственную на квартиру и тачку и потом уж… накинули струну на шею, свезли на Южное, положили в свежую могилку и землей присыпали. Сегодня, ближе к обеду, сверху жмура в ящике положат, так что ништяк. Баба она одинокая, никто искать не станет. Потом по-тихому подбросим соседям мулю, вроде как все продала и на юга укатила.
– Спасибо, Паша, что бы я без тебя делал, – с преувеличенной благодарностью в голосе произнес Тихий. – Только ты не расслабляйся, дел на сегодня выше крыши. Короче, ребят не отпускай. Пузырь пригласил меня на свадьбу, в Троицкий собор. Женится, значит, студень с ушами. Венчание в три часа, сегодня… Соберутся все солидные, без жен.
– Сходка? – сообразил Пал Палыч. – Где?
– Вне всяких сомнений. Места не знаю, но это не проблема. Туда после венчания такой кортеж двинет, что ментам впору движение перекрывать… Я хочу, чтобы ты и несколько самых крепких мальчиков находились рядом.
– Понял, Степаныч. Есть серьезные опасения? – В голосе Бульдога слышалось напряжение.
– Я почти уверен: самое худшее, что может произойти, так это визит псов из ОМОНа. Если мусора нагрянут, ничего не предпринимайте. Вызови Перельмана. За мной чистяк, через три часа отпустят. Но если я дам сигнал на наш персональный пейджер… значит, лажа. Прорывайтесь. Буду жив – вытаскивайте. А нет – боезапас у вас солидный, разберетесь на месте, кто прав, кто виноват.
– Не волнуйтесь, Олег Степанович. Может, дополнительную охрану прислать?
– Этой-то многовато будет, – вздохнул старик. – Обойдусь Виталиком. Куда в храм Божий целой ордой переться. И без того люда разного набьется, не продыхнуть… В общем, ты все понял, дорогой.
– Я и ребята будем рядом, на двух машинах. Возьму шесть человек – группу Дольфа, при полном арсенале и в броне.
– Вот и ладушки. Ну, не буду больше отвлекать.
Тихий нахмурил брови и задумался. Подошел к столу, открыл деревянную коробочку, набил ванильным табаком дорогую, ручной работы аргентинскую трубку, закурил, пуская клубы густого и ароматного дыма, и принялся вышагивать по кабинету.
Интуиция подсказывала патриарху, что сегодняшний день не только круто изменит всю его нынешнюю жизнь, но и отразится на раскладе сил в криминальном мире Санкт-Петербурга. Будут ли перемены связаны с предъявленным ему ультиматумом? Возможно. А возможно, и нет. Тихий еще не определился, выйдет ли он, признав поражение, из игры, если подозрения о заговоре подтвердятся. Или в нем взыграет униженная гордость пахана и он, как окруженный стаей шакалов седой раненый волк, оскалив клыки, начнет неравный бой не на жизнь, а на смерть.
Старик верил своим предчувствиям. Для некоторых гостей Пузыря, сразу или чуть позже, но сегодняшнее венчание и последующий сходняк непременно обернутся тем, что шахматисты называют «матом».
Откуда возникло такое острое предчувствие, Тихий не смог бы точно ответить даже самому себе. Но его, Тихого, утонченные нервы, его отшлифованная долгими годами выживания в неволе способность видеть на шаг вперед буквально вопили в голос: сегодня на свадьбе Пузыря не будет тихого пиршества.
Прекратив мерить шагами комнату, Тихий вновь подошел к телефону и набрал номер коттеджа, стоявшего на берегу одного из небольших живописных озер в северной части Питера. Район так и назывался – Озерки. Там, под круглосуточной вооруженной охраной из двух человек, жили жена и дочь старика. Сам Тихий, так уж повелось, появлялся и ночевал в семейном гнезде не чаще трех раз в неделю, гораздо больше времени проводя в городской квартире.
К телефону, как обычно, подошел охранник.
– Как дела? – откашлявшись, осведомился хозяин, вытаскивая изо рта мундштук и прикрывая гнездо трубки давно пожелтевшим большим пальцем. От чертового ванильного привкуса уже сушило горло. Но другой табачок пристрастившийся к крепкой «Амброзии» Тихий не признавал.
– Да не так чтобы совсем хорошо… – промямлил охранник, явно «поплыв» голосом. Тихий сразу понял, что его супруга – блиставшая некогда на лучших мировых сценах прима-балерина Мариинки Анастасия Витковская – снова впала в жуткую депрессию и, как это случалось в последнее время все чаще и чаще, надралась в хлам, неизвестно где раздобыв спиртное. Наверное, несмотря на строжайшие запреты Тихого, принес кто-то из сочувствующей «несчастной женщине» обслуги или даже охранник. Поди уследи за каждым. Сволочи! Не увольнять же всех разом к чертовой матери?
– Где она? – сухо спросил старик.
– Закрылась в каминном зале, включила на полную катушку какую-то заунывную какофонию, кажется своего любимого Шнитке, и периодически плачет.
– Что говорит? – вздохнул Тихий.
– Ругается на вас, – угрюмо, с явной неохотой доложил охранник и, помявшись, добавил: – Что-то про загубленную жизнь, молодость и золотую клетку. А еще про Алену. Вспоминает тот случай, когда вы… случайно… испугали дочку и она перестала говорить.
Тихий крепко, до скрежета сжал зубы. Вот, опять старая песня. Опять!
В том, что его красавица дочурка за последние тринадцать лет из своих шестнадцати не произнесла ни слова, действительно был виновен только он. И все эти годы казнил себя за это, хотя полчища врачей, в России и за рубежом, светила, мать их так, которым он показывал Алену, посчитали происшедшее несчастным случаем и по сей день продолжали тянуть одну и ту же песню:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17