Мы бросили драться по взаимному согласию уж не знаю, как это получается, чтобы понять, это надо испытать самому, но после того, как два человека мутузят друг друга восемь или девять часов, между ними возникает какое-то странное братство.
На следующий день все мое тело было одном сплошным синяком. Я не мог разговаривать разбитыми губами и шевелить какими-либо частями себя без боли. Я лежал в постели и готовился умереть, и тут с рубашкой, которая была на мне во время драки, вошла моя мать. Она сунула мне ее под нос, держа над кроватью, и сказала:
- Смотри, вся рубашка в крови! В крови!
- Прости!
- Я эти пятна никогда не отстираю! НИКОГДА!!
- Это его кровь.
- Не важно! Это кровь! Она не отстирывается!
Воскресенье было нашим днем, нашим спокойным, легким днем. Мы шли в "Бербанк". Сначала там всегда показывали паршивую киношку. Очень старую киношку, а ты смотрел ее и ждал. Думал о девчонках. Трое или четверо парней в оркестровой яме - они играли громко, может, играли они и не слишком хорошо, но громко, и стриптизерки, наконец, выходили и хватались за занавес, как за мужика, и трясли своими телами - опаньки об этот занавес, опаньки. А потом разворачивались и начинали раздеваться. Если хватало денег, то можно было даже купить пакетик воздушной кукурузы; если нет, то и черт с ним.
Перед следующим действием был антракт. Вставал маленький человечек и произносил:
- Дамы и господа, если вы уделите мне минуточку вашего любезного внимания... - Он продавал подглядывательные кольца. В стекле каждого кольца, если держать его против света, виднелась изумительнейшая картинка. Это то, что вам обещали! Каждое кольцо стоило 50 центов, собственность на всю жизнь всего за 50 центов, продается только посетителям "Бербанка" и нигде больше. - Просто поднесите его к свету, и увидите! И благодарю вас, дамы и господа, за ваше любезное внимание. Теперь капельдинеры пройдут по проходам среди вас.
Два захезанных бродяги шли по проходам, воняя мускателем, каждый с мешочком подглядывательных колец. Я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь эти кольца покупал. Могу себе вообразить, однако, что если поднести одно такое к свету, картинкой в стекле окажется голая женщина.
Оркестр начинал снова, занавес открывался, и там стояла линия хористок, большинство - бывшие стриптизерши, состарившиеся, тяжелые от маскары, румян и помады, фальшивых ресниц. Они просто дьявольски старались не выбиваться из музыки, но постоянно чуть-чуть запаздывали. Однако продолжали; я считал их очень храбрыми.
Затем выходил певец. Певца-мужчину любить было очень трудно. Он слишком громко пел о любви, которая пошла наперекосяк. Петь он не умел, а когда заканчивал, широко растопыривал руки и склонял голову навстречу малейшему всплеску аплодисментов.
Потом появлялся комик. Ох, этот был хорош! Он выходил в старом коричневом пальто, в шляпе, надвинутой на глаза, горбился и шаркал ногами, как бичара - бичара, которому нечем заняться и некуда идти. Мимо по сцене проходила девушка, и он следовал за ней взглядом. Затем поворачивался к публике и шамкал беззубым ртом:
- Н-ну, будь я проклят!
По сцене проходила еще одна девушка, и он подваливал к ней, совался физиономией ей в лицо и говорил:
- Я старый человек, мне уже за 44, но когда кровать ломается, я кончаю на полу. - Это был полный умат. Как мы ржали! И молодые, и старики, как мы ржали. А еще был номер с чемоданом. Он пытается помочь какой-то девчонке сложить чемодан. Одежда постоянно вываливается.
- Не могу ее запихать!
- Давайте, я помогу!
- Опять расстегнулся!
- Постойте! Давайте, я на него встану!
- Что? Ох, нет, стоять на нем вы не будете!
Номер с чемоданом так длился без конца. Ох, какой же он был смешной!
Наконец, первые три или четыре стриптизерки выходили опять. У каждого из нас была своя фаворитка, и каждый из нас был влюблен. Лысый выбрал тощую француженку с астмой и темными мешками под глазами. Джимми нравилась Тигриная Женщина (вообще-то правильнее - Тигрица). Я обратил внимание Джимми на то, что у Тигриной Женщины одна грудь определенно была больше другой. Моей была Розали.
У Розали была большая задница, и она ею трясла, и трясла, и пела смешные песенки, и пока ходила по сцене и раздевалась, разговаривала сама с собой и хихикала. Она была единственной, кому эта работа нравилась. Я был влюблен в Розали. Часто думал о том, чтобы написать ей письмо и сказать, какая она клевая, но все как-то руки не доходили.
Как-то днем мы ждали трамвая после представления, и Тигриная Женщина стояла и ждала трамвая тоже. На ней было тугое зеленое платье, а мы стояли и таращились на нее.
- Твоя девчонка, Джимми, это Тигриная Женщина.
- Мужик, ну, она ващще! Посмотри только!
- Я с ней поговорю, - решил Лысый.
- А я не хочу с ней разговаривать, - сказал Джимми.
- Я с ней сейчас поговорю, - настаивал Лысый. Он сунул сигаретку в зубы, зажег ее и подошел к женщине.
- Здорово, крошка! - ухмыльнулся он ей.
Тигриная Женщина не ответила. Она неподвижно смотрела перед собой, дожидаясь трамвая.
- Я знаю, кто ты такая. Я видел, как ты сегодня раздевалась. Ты ващще, крошка, ты в натуре ващще!
Тигриная Женщина не отвечала.
- Ну, ты трясешь делами, господи боже мой, ты в натуре трясешь!
Тигриная Женщина смотрела прямо перед собой. Лысый стоял и ухмылялся ей, как идиот.
- Я хотел бы тебе вставить. Я хотел бы тебя трахнуть, крошка!
Мы подошли и оттащили Лысого прочь. Мы увели его подальше по улице.
- Ты осел, ты не имеешь права так с ней разговаривать!
- А чч, она выходит сиськами трясти, встает перед мужиками и трясет!
- Она так просто на жизнь себе заработать пытается.
1 2 3