Казалось, голова наполнена множеством стальных шаров, которые бьются и перекатываются при малейшем движения. Все-таки он поднялся, медленно, стараясь не разбудить Машу, оделся, вышел в коридор и, накинув пальто, захлопнул за собой дверь. Так плохо ему еще никогда не было. Уцепившись за перила двумя руками, чтобы лестница не качалась, Сарычев добрых полчаса спускался с третьего этажа. Ночная стужа заставила его трястись от холода, однако в машине ему внезапно сделалось необыкновенно жарко, он взмок как мышь и, осознав, что ехать не может, вытащил ключ зажигания. Мгновение — и его вновь поглотила тьма.

На подворье беззлобно забрехал куцый кобель Шарок, и Сарычев услышал, как Петька Батин закричал истошно:
— Утаман, а утаман!
Майор сунул за правое голенище крепкого свиного сапога многократно точеный нож-кишкоправ, надел шапку и, бухнув дверью, громко отозвался:
— Будя орать-то, будя.
Увидав, что вся артель уже в сборе, он потишел и подмигнул веселым карим глазом:
— А что, обчество, наломаем бока заричанским?
— Намнем, коли пуп выдюжит, — рассудительно заметил Митяй Худоба — первый кузнец в округе, прозванный за свой зубодробительный «прямой с подтока» дядей Чеканом.
Ох, простой был мужик, что в голове, то и на языке. А ведь правду сказал — заричанские-то артельщики не пальцем деланные и щи не лаптем хлебают. Уж как поединщики-то на всю округу славятся своей силой да изворотливостью, не напрасно, видать, проживает у них в деревне кривой бобыль Афоня. Отец его, Василь Кириллыч, бывало, встанет на пути летящей навстречу тройки и со всего плеча ударом кулачища в торец оглобли так и завалит ее набок. Сынок, знамо, пожижей будет, но кирпичи из печей вышибать, а ежели приспичит, и дух из поединщиков, весьма горазд. Конечно, бобыля в ватагу не возьмешь — несовместно, а вот набраться у него, как путево винтить «подкрут в подвяз» или «мзень» заделать, тут уж сам Бог велел. Так что «ломаться» с заричанскими — это не Маньку за огузок лапать.
Между тем ватага уже миновала кривую, по самое оконце вросшую в землю избушку бабки Власьевны, и вышла за околицу. Солнце касалось верхушек елок, быстро тонуло в медно-красных облаках — завтрашний день обещался быть ветреным. Когда переходили через речку Ольховку, было видно, как играют в воде пескари, и Сарычеву подумалось: «Поклев нынче будет знатный». Наконец опушка леса осталась позади, и ватага вышла на Дубовку — огромную поляну, известную артельщикам всех окрестных деревень. Лучшего места для «бузы» и не сыскать.
Возле огромного валуна под высоким столетним дубом горел костер, отбрасывая красные тени на сидевших вкруг него артельщиков.
— Эй, заричанские, зады не остудите, драпать будет невмоготу! — громко крикнул Сарычев.
— Не бось, — отвечали ему с обидным смехом, — о своем гузне печалься, скоро портков лишишься вовсе.
Слово за слово дошли до обидного, и со стороны заричанских гармошка заиграла наигрыш — «на драку».
Сарычев взъерошил волосы, гикнул, притопнул и пошел в пляс. Незатейливый мотив полностью подхватил его, движения сделались легки и раскованны, а расслабленное тело стало готово откликаться на любые действия противника. То же, видать, происходило и с атаманом заричанских — вот он пошел, повел плечами, и внезапно ноги удивительно легко понесли его на майора. Пританцовывая, они все более отрешались, все неожиданней и резче сходились, и, видя, что «ломание» перешло в драку, гармонист замолк, здесь его власть закончилась.
Атаман заричанских был крепким, рослым мужиком, звали его Артемом Силиным. Сарычева недолюбливал он издавна — парнями еще повздорили как-то из-за девки. Дело тогда кончилось тем, что майор наградил соперника целым градом оплеух, наворотов, затрещин и накидух, да так, что оттащили того без памяти. С той поры и пробежала промеж них черная кошка, так что чего удивляться, что заричанский атаман попер на Сарычева люто, с яростью.
— Держишь ли? — хрипло спросил он майора и, сильно толкнув плечом в грудь, сразу из Уключного Устава нанес размашистый «оплет» подошвой сапога, пытаясь изурочить руку. Затем, не останавливаясь, пошел с затрещины в «отложной удар» молотом кулака— «кием». Атака была стремительной, подобно молнии, однако Сарычев, не забывая ни на секунду про «свилю» и извиваясь подобно ручью, остался невредим. Уже через мгновение тяжелым «брыком» в грудь, усиленным «распалиной» в лоб, он уложил соперника на землю. По уговору бились до падения или до первой крови.
— Ну, чья взяла? — спросил майор лукаво. Вместо ответа упавший вскочил и, кинув шапку оземь, дернул из-за голенища нож.
— Э, Митрич, окстись, побойся Бога! — враз закричали свои же, заричанские. — Это ж супротив закону, охолони малость!
В глазах атамана загорелись огоньки бешенства, и дикой свиньей кинулся он на Сарычева, метя отточенным острием клинка тому в самое дышло. Баловство закончилось. Майор извернулся змеей и, захватив правую вооруженную руку врага, ударил его внутренним ребром подошвы — «косой подсекой» — снизу по ребрам. Того скрючило, а Сарычев широким, размашистым движением руки — «рубильней» — сломал супротивнику локоть. Дико взревел заричанский атаман, да больше не от боли, а от того, что, встав поперек закону, сразу сделался отверженным. Понял он это, да, видать, поздно.

От крика его истошного в голове у Сарычева зазвенело, он прикрыл уши руками и обнаружил вдруг, что сидит в выстуженном салоне «семерки».
Еще не рассвело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113