Все это когда-то Марк выболтал Виргинию в родственно-товарищеской беседе. Знал об этом и Арпин, но они не придавали значения «шутке», «дурачеству» юного патриция у рабов, которые без этого не приняли бы его в свой круг.
Вчера дряхлая Стерилла добавила к прежним сведениям Виргиния новые: Марк поклялся свинопасу, который согласился играть роль его отца, что в награду за это, он спасет его от принесения в жертву, когда поселяне потребуют от помещика человека на свой алтарь местной богини плодородия, но он не спас.
Старик, которого Марк называл отцом, в последнюю минуту всенародно проклял его, и это время роковым образом совпало с его бедою: в тот самый час, когда погиб его отец мнимый на алтаре деревенской богини, в Риме от руки Арпина случайно погиб и его отец настоящий. Судьба тяжело покарала Вулкация младшего за его интриги, за ложную клятву, за оставление без помощи человека, которого он клялся спасти в награду за его услуги.
Эти воспоминания навязчиво толпились в голове Виргиния всю ночь, перемежаясь с еще более навязчивой идеей, что Арпин зовет его, нуждается в нем для чего-то.
Чувствуя лихорадочную лень, Виргиний через силу встал на заре, лишь только в доме послышалась возня с голосами пробудившейся челяди.
Экономка Стерилла все время его краткого завтрака рассказывала всякие невероятные казусы о поселянах, варьируемые на все лады в самых вычурных, невозможных сценах, похожих на бред, но однообразных в том, что в них везде фигурировал Инва, знаменитый леший римской мифологии. Стерилла клялась, будто недавно чудовище вырвало из рук поселян одним махом жертвенную корзину с лежавшим в ней обреченным стариком и разными плодами, такую тяжелую, что четверо мужиков, едва тащили.
– Наваждение! Наваждение! – приговаривала старуха. – Не ходи, господин, не ходи на болото! Инва сцапает тебя в свою пещеру, в неведомое логовище, и пропадешь там без вести.
Но от ее россказней Виргиний еще сильнее стало тянуть к тому болотному камню под дерево, где он простился с Арпином навеки. Он вспомнил, что оставил там свое копье, упавшее в воду, и пошел в эту далекую местность, забыв и болезнь и усталость, повторяя в своей голове одну и ту же мысль:
– Скорей, скорей туда!
Он сам не знал, зачем идет, так как копье с каменным наконечником драгоценности не составляло; он делал их просто от безделья десятки и себе и другим; множество всякого сорта оружия валялось в господском доме и по сараям усадьбы Руфа.
Виргиний, конечно, о копье не думал, даже не поднял его из прибрежной тины, где увидел еще не засосанным, когда пришел на болото земель Турна.
– Я лягу здесь спать, – решил он, начиная закусывать мясо из захваченной с собою провизии, – Арпин приснится мне скорее, чем дома.
Он нарочно думал о друге, хорошо ли тому будет у самнитов? Если не хорошо, не уйдет ли он от них еще дальше, откуда уже станет совершенно невозможно вернуться на родину?
При плохих путях сообщения тогдашним людям было до всего далеко; они ездили по целой неделе в места, куда теперь требуется один день для передвижения, а вся земля казалась им такою огромною, что знаменитый «конец света», т. е. берег Океана считался чем-то мифически-неведомым, таким далеким, что не дойдешь, не доедешь во всю жизнь.
Две горы у западного конца Средиземного моря, стоящие почти одна против другой, Риф и Гибралтар, назывались Столбами Геркулеса, которыми этот герой будто бы подпер небесную твердь, чтобы не изнывать от ее тяжести, когда взялся временно держать вместо Атланта, ушедшего рвать золотые яблоки.
Сон овладел Виргинием до такой степени незаметно, что юноша даже не доел принесенную с собою свинину, задремал с зажатым куском в руке.
От испарения болота лихорадка его, причиненная раной, усилились; он инстинктивно почувствовал присутствие друга и наконец увидел его, не сознавая, что держит свои глаза закрытыми. Какое-то странное, особенное состояние духа овладело им; это было сон и не сон, точно бред полусознания болезненных дум.
Арпин появился пред своим другом по ту сторону неширокого болотного залива; он шел с копьем наперевес; на приделанном к древку крючке, как это бывало и прежде при их совместных наездах в деревню, болтались убитые зайцы и утки, связанные лыком за ноги. Огромная рутульская секира, подаренная ему Виргинием на братскую дружбу в обмен за его оружие, висела слева у пояса силача, который тихо обходил болотный залив, приближаясь к сидящему, как будто еще не заметив его со своей стороны.
Виргиний, видя Арпина сквозь плотно сомкнутые веки своих глаз, постепенно сознал что это сон, призрак, но он не желал его исчезновения и отдался в полную власть болезненных фантазий, лишь бы ему побыть с товарищем хоть мечтою.
Арпин подошел и что-то стал говорить, но Виргиний слышал его речь неясно и ничего не отвечал.
Ему казалось, будто они пошли вместе прочь от трясины куда-то в горы, сквозь знакомую им расселину.
Виргиний не различал уже, что из всего этого происходит с ним в действительности и что во сне.
Он ясно слышал и понял из всего, что говорил Арпин, лишь главную сущность его речей:
– Проснись, Виргиний, пойдем! Я покажу тебе мое теперешнее жилище; это, близко отсюда; я нашел удобное и верное убежище, я не уйду к самнитам, не покину тебя, мы можем часто видаться тайком, можем охотиться, как в былые годы, не расстанемся никогда, никогда!
– Не расстанемся никогда! – повторил спящий совершенно машинально.
– Да ты сознаешь, понимаешь, что я говорю?
– Все понимаю, говори, говори со мною, Арпин!
– Если ты хочешь, я похищу Амальтею для тебя в мое жилище, ты будешь ее мужем;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36