– Всего один час? Я требую весь день. А еще лучше… я жажду провести с тобой целую ночь. Ты будешь спать рядом со мной до самого утра.
– Давина. – Он обнял ее и наклонился так, чтобы его нос коснулся ее носа. – Кто-нибудь когда-нибудь говорил тебе, какая ты непредсказуемая?
Она улыбнулась:
– Постоянно. Непрерывно. Неизменно. Всегда.
– Но еще не ночь.
– Не ночь, – согласилась она. – Сегодня дождь льет не переставая, а гром гремит так, что гроза, наверное, не скоро закончится.
– И что нам делать со всем этим временем? – спросил он, поцеловав прежде мочку ее уха. – Мы можем перейти в какое-нибудь тихое, уединенное место и обсудить, чем мы могли бы заняться.
– Но выбирать буду я.
– И что бы ты хотела, чтобы я делал?
– Целовал меня везде – в глаза, в нос, в шею, в грудь, – без намека на улыбку, сказала она. – Представил бы себе, что я – иероглиф, а ты изучаешь все изгибы моего тела и определяешь, что они символизируют.
Он огляделся, очевидно, для того, чтобы убедиться, что в комнате, кроме них двоих, никого нет, и обхватил ладонью одну ее грудь.
– Например, этот изгиб? Как ты думаешь, какое у него самое важное значение?
– Питание? Плодородие?
Он удивил ее тем, что прижал к себе и обнял. Больше он ничего не сделал – просто окружил ее своим телом, словно она была ценнейшим артефактом, который нуждается в защите.
– Что ты делаешь? – почти шепотом спросила она.
– Держу тебя, – таким же шепотом ответил он и провел пальцами по ее спине и ягодицам. – Зачем ты так утягиваешься корсетом? Тебе этого не нужно.
– Ты хотел бы, чтобы я была распутной, Маршалл? – Со мной – да.
Их окружала тишина большого зала. Ей вдруг захотелось поблагодарить его за то, как он к ней относится, но как такую мысль можно выразить словами?
Поймет ли он?
А как было бы хорошо рассказать ему все, чего он не знал о ней, притом во всех деталях. Хотя о себе Маршалл говорит очень сдержанно, будто опасаясь, что она осудит его или ужаснется тому, что он сделал.
Могла ли она чувствовать к этому человеку что-нибудь, кроме любви?
– Останься со мной на всю ночь, – прошептала она, прижавшись щекой к его груди. – Прошу тебя, Маршалл.
– Давина…
– Ты не сделаешь мне больно. Я это знаю. Поверь мне, как я верю тебе.
Он ничего не ответил, только по-прежнему обнимал ее руками. В эту минуту в ее душе шевельнулась слабая надежда.
Маршалл проводил ее в спальню и зашел, прикрыв за собой дверь. Не отрывая от нее глаз, он начал раздеваться.
– Мне следует чувствовать себя шокированной?
– Разве? Ты ведь уже видела меня голым.
– Так это расплата за мою дерзость сегодня утром?
– Наказание любовью? А это идея. Неужели сработает?
– Очень даже возможно, – спокойно ответила она. – Мне нравится ложиться с тобой в постель. – Сами эти слова уже приятно возбуждали. – Мне раздеться, или ты предпочитаешь сам меня раздеть?
– Напротив, – сказал он, расстегивая пуговицы рубашки, – мне бы хотелось увидеть, как это делаешь ты.
– У меня некрасивые ступни. Меня это всегда удручало. Ступни большие; а пальцы на ногах, наоборот, маленькие и пухлые.
– Твои ступни меня не интересуют.
Хорошо бы начать раздеваться с большим самообладанием, подумала Давина, но она знала, что будет страшно краснеть. По груди и плечам разлилось предательское тепло. Странно, что кончики пальцев просто ледяные.
Маршалл сел в кресло у окна и стал внимательно за ней наблюдать.
Он был полностью одет. Единственной уступкой раздеванию был расстегнутый ворот рубашки.
– А ты разве не собираешься раздеваться?
– Тебе не терпится?
Она уже сняла кринолин и корсет и собиралась снять сорочку. Когда эта часть ее туалета уже сползла до колен, Давина посмотрела на Маршалла.
– У меня такое впечатление, Маршалл, что ты нарочно подстрекаешь меня словами, только для того, чтобы услышать, что я скажу в ответ.
– В таком случае ты меня не разочаровала.
Она сняла сорочку и осталась совершенно голой.
– Я никогда не считала себя слишком смелой или борцом с предрассудками. Я стала причиной скандала, но это случилось непреднамеренно. И когда я была девушкой, я даже в мыслях не могла себе представить, что могла бы быть дерзкой или наглой. Как странно, что я так изменилась за последние две недели. Как раз когда я оказалась на подступах к тому, чтобы стать приличной, почтенной матроной, я вдруг стала бесстыжей.
– Но не для мира, Давина. Если только ты не собираешься обсуждать с кем-нибудь то, что происходит в стенах этой комнаты. Я предпочел бы, чтобы ты этого не делала.
– Почему же? Я не сомневаюсь, что слухи вокруг твоего имени будут в твою пользу.
Было странно видеть, как густо он покраснел. Давина поняла, что привела его в замешательство. Как же она жила без него?
Боже милостивый, что, если бы она уже успела выйти замуж за кого-нибудь другого? Например, упаси Боже, за Алисдэра? Она никогда не почувствовала бы к нему то, что чувствует к Маршаллу. Она никогда не испытала бы такого головокружительного ощущения свободы, какое дает ей каждый день общения с Маршаллом.
– Ты ведь позволишь мне делать все, что я захочу, не так ли, Маршалл? – спросила она.
Ее вопрос явно его удивил, но он все же переспросил:
– В каком смысле? Уточни.
– Например, если бы я пришла к тебе и сказала, что для меня очень важно, чтобы у нас в Эмброузе был пруд с лебедями, ты бы позволил?
В его глазах блеснули искорки смеха.
– Это твой дом, Давина. Если для тебя важны лебеди, как я могу тебе отказать?
– А платья? Могу я выписать в Эмброуз модисток, например, из Парижа?
– Предупреждаю, что это будет задача не из легких.
– А ящики с книгами?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85