Синяя змейка, белая шейка, все еще девственный зад, жалобы плоти, похоти когти, жажда весенних услад…
– Дядя! – провыл Руппи. – Дядюшка, чего вы… ждете?! Вперед! Нельзя же… нельзя так ее оставить…
Солнечное ядро налетело на Гудрун и срикошетило от тугого тела. Мартин оглушительно чихнул, заставив Руппи согнуться от хохота. Гудрун слепо осклабилась и вышла на свет, даже не пытаясь прикрыться. Она вновь была статуей, носовой фигурой, хуже того – тараном. Она шла к дяде и шептала «мой кесарь».
– Чего? – прохрипел охотник. – Я? Вы… чего?!
– Мой кесарь… – Грудной манящий зов заставил Руппи вздрогнуть, стало горячо и безумно. Гудрун больше не была жалкой, она… Она была… желанна.
Это не танец! Не твой танец… Хочешь танца? Прямо сейчас хочешь? Идем… Если хочешь – позови… Мы пойдем… выше. Там – свет, здесь – пыль… Им – здесь, они готовы… Им – без танца, так… Медленно, склизко… Как улиткам. Ты не улитка – тебе так не надо!
– Гудрун!!!
Мама. Застыла у черного шкафа. Смотрит широко раскрытыми потемневшими глазами. На Гудрун, на сына, на деверя. Обычно бледную кожу заливает румянец. Яблоневый цвет на материнских щеках, свекла – на лице и шее Гудрун. Закатные твари, она опять визжит. Как стыдно… Смертельно противно и стыдно. И за себя тоже. За то, что едва…
– Руппи, немедленно выйди. И вы, Мартин… Прочь!
Спокойный голос, тихий и холодный. Его невозможно не расслышать.
– Я жду.
Так мама еще не говорила. Нет, говорила как-то раз. Не с ним – с отцом. Давно. Как раз перед Летним Изломом; отец с дядьями где-то задержались…
– Мартин. Руперт.
– Да, мама…
Он извинялся, бормотал какую-то чушь; дядюшка ожил первым и вылетел из библиотеки пушечным ядром. Гудрун ухватила наконец то, что осталось от платья, и замолчала, зато мама…
– Кузина, вы сегодня же покинете Фельсенбург. Сегодня же.
Это было последним, что услышал Руппи, прежде чем за ним захлопнули дверь.

Глава 3
Восточная Гаунау
400 год К.С. 21—22-й день Весенних Волн

1

Солдаты с руганью и проклятиями тащили через поток обозные фуры. Чуть раньше с не меньшими мучениями удалось переправить артиллерию. Ничего, Хайнрих, когда он сюда заявится со всеми своими обозами, потеряет у вообразившего себя рекой ручья не меньше времени. А если Леворукий поможет, то и больше. Именно это Лионель Савиньяк и сообщил мокрым людям, вызвав взрыв счастливого хохота. От злости до радости в армии меньше шага, если только ты эту армию не ведешь.
Северная весна была в самом разгаре, чего было трудно не заметить, но маршала волновала отнюдь не рехнувшаяся от собственного аромата черемуха. Распутица уже заканчивалась, хотя каменистые дороги Восточной Гаунау сохраняли почти пристойный вид даже в пору таяния снегов, что изрядно облегчало жизнь марширующим во все стороны армиям. Но вот переправы! Крупных рек в здешних краях имелось немного, а точнее – две, и пока что ни одна не оказалась на пути, но для создания трудностей хватало и мелочи. Вода не спадала, большинство бродов и переправ стали непроходимыми, а не боявшиеся паводков каменные мосты были наперечет.
– Я бы расстреливал тех, кто делает дурные карты. – Хеллинген смотрел на ручей как на личного врага. – Этот поток даже не отмечен!
– Видимо, карту чертили в конце лета, – предположил Савиньяк и сорвал подвернувшуюся веточку. – Как вы думаете, что это за кустарник? Напоминает калину…
– Я ничего не понимаю в растениях, – отрезал начальник штаба. – Разрешите вернуться к текущим делам?
– А разве вы их покидали?
Загнать армию в тупик, уткнуться в некстати раздувшийся ручей, потерять пару дней на хождения взад-вперед в поисках лучшей дороги – вот чего боялся Хеллинген. Лионель этого боялся не меньше, но про себя. То, что разливы и неточные карты не снились маршалу ночами, объяснялось лишь тем, что он почти не спал, хоть и уходил в свою палатку в одно и то же время. Ночные часы тратились на игру, в которой Проэмперадор Севера пытался стать Хайнрихом. Это было куда трудней, чем чувствовать себя Фридрихом, но принцу пора было убираться и из рамки, и из мыслей. Ход был за Жирным – король просто не мог не поставить капкан на обнаглевших талигойцев. «Медведь» против «оленя»… Обычных оленей выручают осмотрительность и быстрые ноги, талигойский мог еще и огрызаться.
Савиньяк лениво шевельнул поводьями, оставляя переправу, у которой мучились очередные возчики, позади, и понял, что все еще держит веточку местной калины. Дворцовая привычка ничего не бросать и ничего не оставлять на виду, хотя, кажется, он приобрел ее в Лаик. Комната, в которую могут войти без тебя, учит многому, жаль, не всех. Маршал сунул калину в петлицу и вернулся к «медведям», вернее, медвежонку, на первый взгляд казавшемуся легкой добычей.
Обретавшийся в непосредственной близости гаунасский корпус росточком не вышел. Тысяч семь. Из тех, кто уже дрался с талигойцами и к кому подогнали несколько мелких гарнизонов. Артиллерии и конницы небогато, а местность, хоть и не равнина, не из тех, где полк остановит армию. И все бы хорошо, только рядом с медвежатами обычно случаются медведицы. Жирные такие…
Несмотря на две отменные победы, Лионель делал ставку на подвижность и маневр. Маршал не собирался своими весьма ограниченными силами ввязываться в сражения, ему требовались не реестры выигранных схваток, не трофейные знамена, не капитуляция Гаунау, в конце концов. Савиньяк взялся отыграть для Рудольфа несколько месяцев, после чего убраться, по возможности сохранив армию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23