Беднягу пронзили столько стрел, что он похож на ежа. А одной их на груди прибито твое письмо.С подкашивающимися от волнения ногами бедная женина упала на сундук, заламывая трясущиеся руки. Она стонала, и Катрин впервые в жизни не узнала ее голоса.— Это злодеи… демоны… слуги Сатаны! Они нас всех пожрут…Молодая женщина, уже успевшая вскочить с постели, остановилась, пораженная:— Сара, это ты? Ты боишься?Никогда, даже в самые суровые моменты своей жизни, Катрин не видела у своей Сары такого пепельного лица, таких расширенных от ужаса глаз, такого дрожащего рта. Это было так неожиданно, так дико, что Катрин почувствовала, как у нее подгибаются ноги.В полном отчаянии, готовая плакать, она повторяла, не в силах верить:— Ты боишься?Сара закрыла руками лицо и заплакала от страха и от стыда.— Прости меня! Я понимаю, что расстраиваю тебя… но если бы ты только видела…— Я иду…Охваченная гневом, Катрин как попало надела платье, сунула ноги в сапожки и, не подвязав волосы, бросилась из комнаты, вихрем слетела по широкой лестнице и вылетела на улице.Подобно буре, с развевающейся за спиной светлой гривой, она, ничего не замечая вокруг, пересекла широкий двор, чуть не сбила с ног возвращающегося Жосса и, не слыша того, что он ей сказал, бросилась дальше. Она неслась по равной улице, поднимая юбки, чтобы легче было бежать, Она не знала, ни что будет делать, ни зачем бежит. Катрин толкала неизвестная сила, делавшая ее каким-то другим, неизвестным существом, переполненным бешенством и злобой.Она бросилась на стену и влетела в молчаливую толпу, почтительно перед ней расступившуюся. И толпу эту она тоже не узнала: все лица были того же серого цвета, что и лицо Сары, все глаза были пусты, а уста безмолвны. Кто-то пробормотал странным хриплым голосом:— Божий человек… Он умер.Действительно был мертв. Как Сара и говорила, изрешеченный стрелами несчастный монах висел на крюке в своей грубой монашеской одежде, задубевшей от засохшей крови, — жуткая и гротескная фигура, со скрюченными предсмертной судорогой пальцами больших ступней. Несколько слов, произнесенных незнакомым голосом, привели госпожу де Монсальви в ужас, сковавший ее людей. Жертвой был человек Бога! Это преступление привело всех в состояние шока и оцепенения.Внизу около трупа, повернувшись к потрясенному городу, скалили зубы два солдата.Стоя на колючем ветру плато, Катрин закричала вне себя:— Да, он мертв! Его убили! А вы все так и будете молча смотреть на него, ничего не делая?И, прежде, чем ее жест был предупрежден, она вырвала лук у одного из солдат. Ее гнев, превосходящий силы, легко натянул тугую тетиву. Как рассерженная гадюка просвистела стрела, вонзилась в горло одного из бандитов, который рухнул, задыхаясь и захлебываясь кровью. Молодая женщина потянулась за новой стрелой, чтобы сразить второго, но тот уже рухнул рядом с первым, настигнутый стрелой Жосса.Когда люди Монсальви проснулись, их оцепенение прошло. Стрелы из луков и арбалетов свистели в воздухе, вынудив бандитов Апшье отступить к лагерю. Скоро между стеной и лагерем осаждавших не осталось никого, кроме жалких останков несчастного казненного монаха.— Прекратить стрельбу! — крикнул Жосс. — Не надо переводить боеприпасы…Послышался чей-то протестующий голос:— Мы что же, так и оставим бедного брата Амабля висеть там, как лису, попавшую в капкан, чтобы он разлагался у нас под самым носом на ветру и под дождем?Врезавшись в толпу, как корабль в штормовые волны, в чепце, развевающемся наподобие паруса, Гоберта встала рядом с Катрин. Она была выше госпожи на целую голову. Две черных косы толщиной в детскую руку были уложены вокруг ушей. Встав в своей обычной позе, с кулаками, упертыми в бока, торговка полотном добавила:— Это был святой человек, смирный, как овечка, и он умер за нас. Ему нужен покой доброй христианской земли, а не бесстыдные издевательства воров. И если никто не хочет пойти и отцепить его, я клянусь на кресте моей матери, что сделаю это сама. Откройте мне ворота!Катрин колебалась. Выйти сейчас — значит ввязаться в сражение, в котором у осажденных не было ни малейших преимуществ.К тому же был риск, что враг войдет в приоткрытые ворота и захватит город. Но, с другой стороны, Гоберта была права: позором для всех было оставлять останки монаха в руках его палачей!Чувствуя, что Катран вот-вот склонится на ее сторону, Гоберта стала настаивать, полуумоляюще, полуповелительно:— Ну так что же, сеньора? Как поступим? Будем… Ее слова покрыли медленные удары монастырского колокола. Каждый машинально повернулся к внутренней части города, откуда одновременно раздавалось заунывное песнопение.— Монахи! — произнес кто-то. — Вот они! Они вышли все!И действительно, шествуя двумя рядами, августинцы аббатства шли к воротам Сент — Антуан. Погрузив руки в широкие рукава, надвинув капюшоны на лица до самого подбородка, они громко читали заупокойную молитву. Во главе процессии рядом с двумя братьями, несущими большие свечи из желтого воска, шел аббат Бернар. В фиолетовой ризе с серебряным крестом и митрой на голове, он обеими руками нес дароносицу, в которой в окружении золотых лучей блестела облатка. При его приближении каждый преклонил колени.Подойдя к опущенной решетке, аббат жестом приказал ее поднять. На стенах все устремили на Катрин вопросительные взгляды.На этот раз она не противилась. Богу пути не преграждают.— Откройте! — крикнула она. — Но пусть путники на стенах приготовятся стрелять. Вооружите арбалетчиков. Если кто-нибудь сделает шаг в сторону сеньора аббата, стреляйте, не ожидая приказа!Скрежет поднимающейся решетки прошелся по нервам как рашпиль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18