Но однажды он сам признался ей. Юноша робко топтался на месте, испытывая смущение, непривычно не мог найти нужных слов. Потом наконец произнес:– Знаешь, я боюсь испортить наши отношения, но, по-моему, я влюбился в тебя.И только тогда, неожиданно для себя, Маргарет поняла, что тоже любит его.Ян изменил ее жизнь: она как бы переехала в другую страну, где все иначе – люди, погода, пейзаж, одежда, еда. И все ей нравилось. Даже тяготы совместной жизни с родителями уже не казались такими ужасными.Потом он вступил в интернациональную бригаду и отправился в Испанию воевать на стороне законного республиканского правительства против мятежников, но и тогда, в разлуке, продолжал согревать ее жизнь. Она гордилась Яном, потому что в далекой Испании он отстаивал свои убеждения и был готов отдать жизнь за то, во что безгранично верил. Иногда он писал ей письма, а однажды она получила целое стихотворение. И вдруг пришло извещение, что он убит, разорван на куски прямым попаданием снаряда. В этот момент Маргарет осознала, что все кончено.– Ты говоришь, плохое влияние? – Они пытались не сорваться на крик. – Да, ты права. Он научил меня подвергать сомнению любые догмы, не верить лжи, ненавидеть невежество, презирать лицемерие. И теперь я смотрю на мир открытыми глазами, не гожусь для вашего «цивилизованного» общества.Отец, мать и Элизабет заговорили одновременно, но тут же замолчали, не сумев перекричать друг друга. Поэтому, когда вдруг заговорил Перси, его голос прозвучал в полной тишине.– Кстати, продолжая тему насчет евреев. Я тут нашел любопытное фото в подвале, в одном из старых американских чемоданов, еще из Стэмфорда. (Стэмфорд, в штате Кентукки, был городом, где жила семья матери.) – Перси вынул из кармана рубашки старую выцветшую фотографию. – У меня есть прабабушка под именем Рут Гленкарри, правда?– Да, – ответила мать, – она была матерью моей мамы. А что, мой дорогой, что ты там нашел?Перси передал фотографию отцу, остальные сгрудились вокруг, чтобы лучше рассмотреть снимок.Оксенфорды увидели улицу типичного американского города, может быть, даже Нью-Йорка, лет семьдесят назад. На переднем плане, мужчина, явно еврей, с черной бородой, одет в грубую рабочую одежду, на голове шляпа. Рядом ручная тележка, на ней что-то похожее на шлифовальный круг. Внизу отчетливая надпись: «Рубен Фишбейн – уличный точильщик». Около мужчины стоит девочка, на вид лет десяти, в поношенном летнем платьице и тяжелых башмаках.– Что это такое, Перси? – строго спросил отец. – Кто эти несчастные?– Переверни картинку.Отец перевернул фотографию. На обратной стороне было написано: «Рути Гленкарри, урожденная Фишбейн, 10 лет».Маргарет взглянула на отца. В его глазах застыли потрясение и ужас.– Любопытно, мамин дедушка женился на дочери бродячего еврея, который точил ножи, но, говорят, в Америке на это не обращают внимания, – задумчиво произнес Перси.– Нет, это невозможно! – начал отец, однако его голос прозвучал как-то неестественно, слабо, неуверенно. Маргарет догадалась, что отец полон сомнений и отнюдь не исключает подобного варианта. А Перси не умолкал:– Так вот, еврейская кровь по женской линии, от матери моей бабки – получается, что я тоже еврей.Отец совершенно побелел. Мать тщетно пытается что-то вспомнить, может, пытается восстановить в памяти генеалогическое дерево.Перси решил нанести последний удар.– Я очень надеюсь, что немцы не победят в этой войне. В противном случае, мне нельзя будет посещать кинотеатры для «чистых арийцев», а маме придется пришить желтые шестиконечные звезды на все свои платья.Брат так складно излагал свою версию происхождения семьи, что в Маргарет проснулось подозрение. Внимательно разглядывая надпись, сделанную на обороте, она внезапно догадалась. Вот озорник, но какой мастер.– Перси. Это же твой почерк.– Нет, не мой!Однако теперь уже все видели, что почерк его. Маргарет весело захохотала. Все ясно. Перси где-то раздобыл старую фотографию маленькой еврейской девочки и ловко придумал надпись, чтобы проучить отца. Папа тут же попался на удочку, да и неудивительно: для расиста просто кошмар обнаружить, что у тебя самого нечистая кровь. Ну и поделом ему.– Чушь! – воскликнул отец, бросив фотографию на стол.– Перси, ты все-таки хоть иногда думай... – сурово закончила мама.Возможно, мальчику досталось бы гораздо больше, но в эту минуту дверь распахнулась и Бейтс, дворецкий, раздраженным голосом объявил:– Госпожа, кушать подано.Они покинули гостиную, прошли через холл, вошли в столовую. Маргарет знала все наперед. Сейчас подадут жареную говядину, как всегда по воскресеньям. А мама станет есть только салат, она воздерживается от горячей пищи, считая, что при сильном подогреве продукты теряют свои питательные свойства.Отец прочел молитву, и они сели за стол. Бейтс подал для мамы копченую горбушу. По ее теории, копчености, консервы и маринованные продукты есть не возбраняется.– В принципе, нам остается лишь одно, – продолжила разговор мать, накалывая на вилку кусочек рыбы. Она произнесла эти слова абсолютно непринужденно, как что-то само собой разумеющееся. – Мы должны уехать и пожить в Америке, пока эта глупая война не кончится.За столом воцарилось молчание. Все осмысливали сказанное.Придя в себя, Маргарет выпалила:– Нет!– Так, довольно. На сегодня хватит пустых ссор. Давайте хоть пообедаем в мире и согласии.– Нет! – повторила Маргарет. Она была буквально вне себя от бешенства, с трудом могла говорить. – Вы... вы не можете, не имеете права, это же... – Ей хотелось ругаться последними словами, обвинить родителей в трусости и измене, бросить вызов, выразить свое презрение, но от волнения она почти задыхалась, поэтому смогла только крикнуть:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24