Опять же, по словам слуг, молодой боярин вовсе не горел желанием возвращаться обратно на поле боя, а напряг все батюшкины связи, чтоб только остаться в Москве, пристроившись на какую-нибудь не особенно пыльную должность, скажем, возглавить какой-нибудь приказ.
Убили Тихона под вечер, можно сказать, перед воротами родного дома – море крови, а больше никаких следов. Правда, шубу все ж таки сняли, вместе с узорчатым дорогим поясом.
– Может, просто обычные тати орудуют? – предположил Прохор. – Сам же говоришь, Митька, что шубу и пояс взяли. Иная шуба как несколько деревень стоит!
Митрий кивнул:
– У Тихона как раз такая и была.
– Ну, вот видишь!
– Да, но зачем тогда тело терзать? Стукнули кистенем по темечку, схватили шубу – и ищи-свищи. Ан нет…
– А терзают, чтоб боялись все! Мол, есть такая шайка, что… – Прохор стукнул кулаком по столу. – Не забалуешь!
– Может, оно и так, – тихо протянул Иван. – Может… А ты сам-то что скажешь, Проша?
– А чего говорить, – Прохор махнул рукой. – У меня как раз дело ясное. Меньше надо было б этому черту за жонками чужими ухлестывать – глядишь, и прожил бы дольше. А так… Что и говорить… Ходок был – от того и помер. Пристукнули его, не говоря плохого слова, по пути от очередной зазнобушки… я так полагаю, что внезапно возвратившийся муж. Ничего не докажешь, конечно…
Более подробно, так сказать, в деталях, полученную информацию решили обсудить утром, уже на работе.
Правда, обсудить им не дали – в приказ, в окружении оставшихся за дверьми прихлебателей и слуг, изволил самолично явиться думный боярин Семен Никитич Годунов. Выстроил всех троих вдоль стеночки, бросил косой взгляд на Ртищева и ехидненько так поинтересовался:
– Ну что, соколы мои? Нашли?
Парни потупили взгляды.
– Вот что, Ртищев, – Годунов повернулся уже к их начальству. – Сегодня же к обеду чтоб твои орелики предоставили мне списки подозреваемых и свидетелей. По всем трем! Покажу вам, как работать надо, коли сами не можете. Ясно?
Не дожидаясь ответа, боярин повернулся на каблуках и ушел, громко хлопнув дверью.
– Слышали? – Ртищев холодно посмотрел на ребят. – Извольте исполнять, господа, Семен Никитич ждать не любит… а за ним сам государь стоит! Недаром ведь прозван – «правое ухо царево»!

Глава 2 Ошкуй
Приказная система была чрезвычайно гибкой, адаптивной, чутко реагировала на все изменения в жизни общества.
О. Новохатко. Бюрократы XVII столетия

Январь 1605 г. Москва
– И кто так тебя учил челобитные брать, а? Никто… Ты что ж, из новеньких будешь? Совсем-совсем ничего в нашем деле не смыслишь? А я-то думал – тебя к нам из Разбойного приказу сманили.
Иван стоял на крыльце, поджидая запоздавшего Митьку – тот покупал у разносчика пироги, – и волей-неволей слушал, как хитрый и прожженный подьячий Ондрюшка Хват наставляет нового писца – молодого парня с пухлым лицом и испуганным взглядом.
– От ты пишешь: «В Китай-городе незнамо кто похитил кошель, в котором было…», не важно, сколько было. Похитил! А ты спросил у челобитчика, сам-то он этого похитителя видел?
– Спросил. Говорит, не видал.
– Ну, вот! А ты что записал? «Похитили»! А может, растяпа челобитчик сам его потерял, а? Может такое быть?
– М-может.
– Вот и я о том… Так и писать надобно – кошель, мол, исчез при невыясненных обстоятельствах. А ты сразу – «похитили». Потом батюшка боярин Семен Никитич нас же носом ткнет – чего похитителя не нашли? А никакого похитителя, может, и не было. Много тут, по приказам, разных растяп шляется. Уловил суть?
– Уловил, Ондрей Васильевич.
Ого! Иван покачал головой – не много ль возомнил о себе Ондрюшка? Ишь – «Ондрей Васильевич». Махнув рукой бегущему к крыльцу Митьке, молодой дворянин вошел в приказную избу и с порога ехидно осведомился, с каких это пор подьячих с «вичем» именовать стали?
– Так это – из уважения. – Ондрюшка Хват расплылся в улыбке. – Верно, Пороня?
Пухлолицый писец поспешно кивнул и поздоровался:
– Здрав будь, Иван Леонтьевич.
Ух, собака! Тоже с «вичем» назвал. Этакий лизоблюд далеко пойдет. Однако ничего не скажешь, приятно.
Подьячий Ондрюшка Хват ухмыльнулся. Тоже тот еще был змей – умен, верток, злохитр. Но службу, надо признать, знал, хоть и крючкотвором слыл знаменитым. А ведь с виду не скажешь – этакий простоватый мужичонка с нечесаной светло-русой бородой, носом картошкой и серыми, навыкате, глазами. Ну, самая, что ни на есть, деревня.
– Там, в людской, чернила да бумага с песком, Иване. Приставы с утра принесли. Ты бы послал своих, а то ведь, сам знаешь, как у нас бывает – можете и без чернил остаться.
– Вот за это, Ондрей, благодарствую, – искренне поблагодарил Иван. – Хорошо, что сказал… – Он обернулся к подошедшему Митьке. – Слыхал?
– Слыхал, – кивнул тот. – Посейчас с Прохором и сходим.
– Ну, добро…
Еще раз поблагодарив подьячего, Иван отправился в приказную горницу, пожалуй, самую маленькую изо всех, имевшихся в «избе», – на троих много ли надо? Войдя, перекрестился на висевшую в углу икону и уселся за стол лицом к двери. Пора было начинать составлять отчет – юноша почистил пальцами кончик гусиного пера, обмакнул в чернильницу… ага! Чернила-то высохли! Вовремя послал своих за новыми! Молодец, Ондрюшка, предупредил. Только не опоздали бы парни, а то потом ходи по горницам, побирайся: «А нет ли у вас, случайно, чернилец?», «А подайте бумажки хранцузской, а то мы всю свою исписали», «Песочком речным не богаты ли?». Было, было уже такое, особенно по-первости. Вся канцелярия обычно доставлялась в приказ раз в месяц, в пятницу либо в субботу, перед выходным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15