Но все это было как бы предрубежным. Рубежом была весна. Взялась она наидружнейшей оттепелью. Москва-река в два дня очистилась, льдины вставали на попа и рушились, старожилы такой весны не видывали. И Московский университет тоже.
Ее сын, ее Бруно, не прятался на Мясницкой от забастовки.
Чего они хотели, Бруно и все другие, почти все?
Долой полицейщину! Долой устав восемьдесят четвертого года! Да здравствует автономия университета!
Проректор надсаживался:
– В кар-цер! В кар-цер!
Бастующие просили историка Ключевского не читать лекцию. Историк Ключевский, просьбе не вняв, взошел на кафедру. Студенты ушли.
Профессора Колоколова по той же причине ошикали.
Профессор Соколовский сетовал на недостачу кутузок. Под громовое «улю-лю» он выкрикивал:
– Я в свое время сиживал – и ничего, образумился…
Сторожа, отставные солдаты, пятились, приседая, как бабы у курятника: «Господа! Господа!» И глохли от двупалого свиста.
Но с Тверской заворачивали, прицокивая, казачьи эскадроны. И уже гремело на Никитской пехотное: «Рррота, стой!»
После благовещенья Бруно пришел домой. Благой вести не принес: университет закрыт.
Зинаида Степановна сказала тихо и строго:
– «Будь что будет, а я свой долг исполню». Это – Пастер.
Ее сын, ее Бруно, ответил:
– Я свой долг исполнил, но что же будет?
– Поедем за границу. Там продолжишь ученье.
– Нет, – сказал он, – из России я не уеду.
* * *
Все это припомнив живо, Зинаида Степановна сызнова увидела насупленного старика в картузе и поддевке и опять, как некогда, удивленно и растерянно подумала о том, что дети вырастают быстро, слишком, пожалуй, быстро… Но вспомнив все это, но подумав об этом, она без связи, внезапно, но наитию решила, что Бруно, минуя городскую квартиру, возьмет с вокзала к Соломенной сторожке. Она быстро собралась и уехала на дачу.
И точно, вечером Бруно был в Петровском-Разумовском. Зинаида Степановна просияла: нет, не переменился, вот ведь, едва расцеловавшись, стал рассказывать, ну точь-в-точь как и мальчиком, поспешно, доверчиво.
Но, по мере того как Бруно рассказывал, Зинаидой Степановной сильнее и сильнее овладевали навязчивые впечатления, те самые, что и на Мясницкой, смешиваясь с запахами ремонта и колокольным звоном, однако сейчас они не перетекали одно в другое, а сливались друг с другом, вызывая необыкновенное душевное состояние, не радостное и не мрачное, иное, которое она и не умела, и не пыталась определять, а только опять сознавала свою посвященность Герману. Она ходила по веранде, садилась, вставала, тянулась к ветвям бузины, срывала листок, прикусывала зубами и опять ходила, пересекая наклонный сноп солнечных, уже тусклых лучей, и лицо ее, оставаясь бледным, словно бы вспыхивало, шелковая блузка отсвечивала багровым, и вся ее фигура, несколько располневшая, обретала летящую легкость.
Нежелание Германа вносить диссонанс в ее отношения с сыном больно поразило Зинаиду Степановну, и Бруно напряженно выпрямился в плетеном кресле, как в Вильне, когда он опасался, что дядюшка с теткой заденут его маму, а сейчас он боялся, что мама как-то заденет отца, и это будет непереносимо.
– Он вернется, – негромко, но отчетливо молвила Зинаида Степановна, стоя посреди веранды и прижимая руки к груди.
– Да! Да! Да! – вскрикнул Бруно дрожащим голосом, полным внезапных слез.
* * *
Горский с мольбертом и складным стулом, тихий живописец в синей блузе и в белой панаме, какие теперь не носят и дети, шел домой.
Бывают минуты, когда ловишь в себе как бы присутствие родственника, которого ты, может, никогда и не видел, но все же знаешь, что это именно он, или совсем и не родственника, а человека хорошо, близко тебе известного, пусть и умершего. Вот так и Горский в эту минуту, когда садилось солнце, смолкал птичий щебет и только нет-нет да и прикаркивало воронье в той стороне, где маленький пруд и развалины грота, который одни называли Ивановским, другие – Нечаевским, вот так и Горский необъяснимо и неизъяснимо ощутил себя старым, несчастным Саврасовым. Когда-то Горский учился у него. Большой, нескладный, лохматый, похожий на доброго уездного лекаря, Саврасов косноязычил вдохновенно: «Ступайте в природу. Она дышит, песня и тайна. У дубов кора подсыхает – смотри. И фиалки. Чувствовать надо, душа задумывается». Он был в опорках, в драной шляпе, а на плечах – грязный клетчатый плед. Ученик Костя Горский переглядывался со своим однокашником и задушевным другом Исааком Левитаном, обоим хотелось плакать от любви, от жалости к Саврасову.
Уже близко была дача. Жук жужжал, и комары звенели, тянуло дымом вечерних чаепитий. Неподалеку, в Зыковой роще, у депо Виндавской железной дороги, плакались гармошки. Было слышно, как пирожник призывает нараспев: «Подходи, дружки, набивай брюшки».
Нынешним утром Горский не радовался ни восходу солнца, ни привычной тяжести художнической снасти, ни блеску росы, ни птичьему гомону: им владело предчувствие беды, утраты. И эта беда, эта утрата соотносились не только с неожиданным и никчемным отъездом в город Зинаиды Степановны, но и с вильненской поездкой Бруно.
Сейчас, подходя к своей даче, Горский не ощущал отрадной усталости и веселого голода, как, бывало, после трудов праведных, а с еще большей силой чувствовал неминучесть беды и утраты и опять поймал в себе что-то саврасовское, его потянуло прочь, потянуло в Петровский лес – «Ступай в природу, она дышит, песня и тайна…» – но он толкнул скрипучую калитку и, увидев на веранде Бруно, просветлел: «сын приехал». И следом за этой радостью мелькнуло болезненно и остро то, о чем он, кажется, никогда и не вспоминал… Давно, Бруно еще совсем мальчуганом был, Горский подал прошение:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192