– И почему называется «небесная твердь» и «земная хлябь»?
Ночами Аннушка спала плохо, забывалась на полчаса и вздрагивала: ей чудилось, что кто-то стучит в окно и тихо зовет. Она вставала, отодвигала занавеску, но осенняя тьма на улице была плотной, непроглядной. Лишь однажды ей показалось, что за мутным, заплаканным стеклом мелькнуло чье-то лицо, а точнее, глаза. И вот когда ночью выпал снег и ей вновь почудился негромкий стук, Аннушка не встала, однако утром за окном увидела следы: кто-то сначала стоял напротив окна, а затем поднимался на фундаментный карниз. На следующий вечер она попросила царевичей поставить кресло к окну и, отправив их спать, забралась с ногами в кресло, укрылась пледом и приготовилась сидеть всю ночь. Снег за день растаял, и на улице опять было черно, ветрено и холодно, только едва поблескивала в свете далеких фонарей темная озерная вода.
Около трех часов ночи Аннушка услышала близкий шорох – кто-то захрустел травой под окном, затем чьи-то руки коснулись жестяного слива под рамой. И вот в нижнем глазке окна проступило незнакомое мужское лицо. Аннушка сжалась и непроизвольно тронула штору. Человек в то же мгновение спрыгнул с карниза, и все пропало.
Целый день потом она мучительно вспоминала это лицо: было что-то знакомое в этом взгляде больших глаз, но вместе с тем и чужое. И вдруг ее осенило – Олег! Только безбородый и безволосый и оттого длиннолицый, со впалыми щеками и крепким раздвоенным подбородком. Значит, он жив!
Эта догадка оживила и ее. Еще днем Аннушка стала готовиться к следующей ночи: сама переставила кресло напротив окна, растворила внутреннюю раму, а у наружной отвернула старинные, тяжелые шпингалеты. К ручке же привязала кусок бельевой веревки, чтобы, не подходя к окну, открыть его. Царевичи заметили приготовления, но Аннушка объяснила, что ночью ей бывает душно – недавно дали отопление, и она таким образом будет проветривать комнату не вставая с постели.
Потом она поймала себя на мысли, что день очень длинный, что невыносимо медленно смеркается и приходит ночь. До двенадцати не выключала настольную лампу, словно давая сигнал, что она дома, и когда, выключив, устроилась в кресле, вдруг испугалась, что сегодня он не придет. А на улице между тем снова пошел снег – косой, крупчатый, он стучал в окно, бросаемый ветром, и Аннушка каждый раз вздрагивала, готовая потянуть веревку и растворить окно. Ей явственно слышались шаги, шорох быльника, однако в просвете отдернутой шторы было пусто.
Он пришел лишь под утро, когда успокоилась непогодь и за окном побелело. Он встал на карниз и прильнул к стеклу. И наверное, еще не успел разглядеть, что открыта внутренняя рама, как Аннушка распахнула створки. Он не ожидал этого и замер, будто вор, захваченный на месте преступления.
– Входи, – сказала она. – Если не можешь войти в двери…
– Прости, – выдавил он хриплым, простуженным голосом. – Я не хотел возвращаться…
– Ну, входи же, – попросила Аннушка. – Мне холодно, окно открыто…
Он опомнился и с трудом вскарабкался на подоконник. Аннушка помогала ему, тянула за одежду – откуда-то сила взялась…
– Не хотел возвращаться, – виновато повторил он, стараясь затворить окно непослушными руками.
Аннушка завернула шпингалеты, притворила внутренние створки. Олег тут же, у окна, опустился на пол, стянул с головы спортивную шапочку. Видимо, он подстригал сам себя – голова была в полосах, будто в шрамах, небритые щеки ввалились.
– Хотел навсегда уйти от тебя – не могу, – признался он. – Оружия мне не дали… Везде мне препятствия, а все пути – к твоему окну… ОМОН гонял меня по лесу, как зайца… Потом я не стал убегать, под пули подставлялся – попасть не могут! Стою, а он в упор весь рожок в меня – хоть бы задело. Только деревья вокруг как дятел поклевал… И он стоит, глаза выпучил, трясется. И никак не может второй рожок вставить. Я пошел – он мне в спину… А я твое имя, как молитву, шепчу.. Потом слышу – заорал, автомат об дерево, на землю упал, бьется в припадке… Я так и ушел у них на глазах.
– Что же ты сразу домой не пришел? – спросила она и коснулась его ледяной руки.
Он поднял больные, слезящиеся глаза:
– Я же тебе противен… Ты же можешь одним выстрелом меня… Вот сейчас скажешь – уходи, и все.
– Но я тебе открыла окно…
– А если вернется Кирилл?
Аннушка присела с ним рядом на пол.
– Если вернется – то уже не ко мне. И я ему не открою окно.
– Включи свет, – попросил Олег.
Она нажала кнопку настольной лампы. Олег зажмурился, прикрыл глаза ладонями – ослепило…
– Нет, это мне снится, – проговорил он. – Я днем под деревьями спал. А под деревьями такие сны снятся…
– Есть хочешь? – спросила Аннушка.
– Не хочу, – он пригляделся к свету и вдруг стал медленно вставать. – Кто?.. Почему?..
Она перехватила его взгляд – безрукая Афродита стояла возле книжных полок лицом к окну, а руки ее лежали у ног.
– У нас обыск был, – проронила Аннушка. – Аристарха Павловича арестовали…
Он сделал несколько шагов к скульптуре, потряс кулаками:
– Но за что?.. Зачем отрывать руки?.. Впрочем, что спрашивать? Ей всегда обламывали руки…
Олег попробовал приставить отбитые части, ощупал сколы и опустился возле ног Афродиты.
– Ничего, мы снова склеим, – сказала Аннушка. – Еще отобьют – мы опять…
– Это уже не сон, – проговорил Олег, погладив пальцами точеный мрамор руки. – Это явь… Самое хрупкое в человеке – руки и сердце. Потому, наверное, и отбивают…
Он был болен, и сейчас, в тепле, его начинала бить крупная дрожь – знобило. Аннушка потрогала лоб Олега. Он осторожно прижал ее руку.
– У тебя же температура…
– Нет, мне хорошо, – пробормотал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144