– Нам пора!
Человек этот вежливо улыбнулся им, поздоровался кивками и повлек за собой к дверям служебного входа. У него было очень простоватое мужицкое лицо, и одет он был обыденно, так что Аристарх Павлович наверняка выглядел рядом с ним барином. Однако перед этим человеком вахтерша вскочила, раскланялась и с готовностью подала ключ, и все другие, кто встречался в коридорах, тоже раскланивались, а он лишь вежливо кивал. Они пришли в небольшой зальчик с высокими окнами, зеркалами и какими-то поручнями вдоль стен. Человек на минуту удалился, и Аристарх Павлович, озираясь и как бы возвращаясь в реальный мир, тихо пропел:
– Что мы станем делать? Зачем пришли сюда?
Валентина Ильинишна отчего-то сильно волновалась и от этого была нежной, ласковой и беззащитной.
– Это Веденников, – сказала она. – Известный оперный певец… Поговори с ним.
Аристарх Павлович готов был говорить с кем угодно и о чем угодно, если она просила. Но как же разговаривать с оперным певцом при его речевом недостатке? Ведь это же петь придется! А он еще смеяться станет или подумает Бог весть что. Скажет, ты что, передразниваешь меня? В опере-то не говорят, а поют!
– Неловко мне, – смутился Аристарх Павлович, чувствуя, как загорячело в горле. – Я не смогу… Мне стыдно перед ним! Уйдем…
Он не успел допеть, потому что вошел Веденников, и Аристарх Павлович ощутил неприятную, раздражающую его потливость своих ладоней. Он знал странность своего характера: если оказывался в глупом положении, то начинал беситься. Откуда-то красной волной накатывался гнев, деревянил мышцы, тормозил легкость мысли, и чтобы избавиться от такого состояния, преодолеть гнетущее яростное оцепенение, он либо уходил, либо неожиданно для себя взрывался… А поскольку мысль была скована, то с языка срывался лишь крутой и гневный мат. По крайней мере, так было до болезни…
И если бы не Валентина Ильинишна, взволнованная и беззащитная, он бы уже сорвался, взбуянил бы, поскольку не терпел своего глупого состояния.
– Аристарх Павлович, давайте сначала немного поговорим, – добродушно предложил Веденников. – Знаете, я бывал в ваших местах, правда, очень давно, с филармоническим концертом. И вот все о вашем городе забыл, даже название вылетело… Но помню Колокольный дуб! Он же в вашем Дендрарии, да?
Аристарх Павлович попытался ответить, пропеть хотя бы «да», и звук горлом потянул, но голос вдруг заклинило, язык замкнулся. Открывшийся дар пения, как проран в облачном небе, сквозь который врывалось солнце, неожиданно затянулся, и свет померк.
– И всю его историю помнил, – продолжал между тем Веденников. – Как его рубили, как в бетон заковывали… Полжизни эту историю рассказываю, как легенду, и ни разу в голову не пришло – жив ли этот Колокольный дуб? Цел ли?..
Теперь Аристарх Павлович даже и не пытался сказать – уже знал, что не получится. Сидел, слушал и сдерживал хаос своих мыслей. Валентина Ильинишна, не отпуская его руки, смотрела ему в лицо, и ее взволнованность медленно обращалась в испуг…
– А жив, оказывается! – Веденников рассмеялся. – Живет в бетоне!.. Мне Валентина Ильинишна сказала, что они в этом году собираются снять этот башмак и освободить дуб… А я подумал: что, если он погибнет теперь, без опоры? Ведь привык, что прикован к земле?.. Дунет ветер, и нет Колокольного дуба…
Аристарх Павлович впервые слышал об этом и, на мгновение забывшись, машинально спросил-пропел:
– Снимать бетон?..
– Да! – Радость мелькнула в глазах Валентины Ильинишны. – Мы уже разработали проект и технику заказали – отбойные молотки, кран… Ты не замечал, вверху на бетон уже идет наплыв древесины. Башмак душит основание ствола…
Она говорила и ждала ответа – Аристарх Павлович молчал…
– Риск, конечно, большой, – воспользовавшись паузой, сказал Веденников. – Так-то хоть как памятник стоит… Да ведь живой он! Вот в чем дело! У человека-то – кости срастутся – гипс снимают. И с него надо снять, обязательно. И посмотреть, заросла ли рана? Вы как думаете, Аристарх Павлович? Вы же с лесом всю жизнь…
Аристарх Павлович инстинктивно сделал движение гортанью, но сказать не смог, развел руками. Валентина Ильинишна была в смятении, мольба стояла в ее глазах…
И ему так стало жаль ее! Не гнев, как бывало, не буйство взорвало его, а волна любви и жалости захлестнула душу и разум. Он должен был помочь ей осуществить тот тайный замысел, с которым Валентина Ильинишна привела его сюда; он должен был спасти ее мечту! И он хотел этого!
Но чем больше хотел, тем сильнее смыкались голосовые связки в пересохшем горле, и предательский язык напрочь отказывался повиноваться. Ведь пел же, пел! И голос, поднимаясь неизвестно откуда, вырастал столбом, бил и пульсировал, как фонтан, был живым и управляемым в любой его ипостаси!
Аристарх Павлович даже не пробовал взломать эту корку, запечатавшую горло, ибо был уверен – не получится.
– Вы знаете, я обязательно к вам приеду, – неожиданно заявил Веденников. – Только обязательно дайте мне телеграмму, когда начнут ломать бетон… И хорошо бы на этот дуб вновь повесить колокол. Пусть небольшой… Важен символ!.. Когда я пел «Князя Игоря», очень часто вспоминал Колокольный дуб… Как-то сразу представляешь себе Русь того времени: огромный дуб, на дубу – колокол звонит… И уже такой образ! Юноша под колоколом, веревка в руках… И мощный звон по всей земле… Дон! Дон! Дон…
– Обязательно сообщим, – заверила Валентина Ильинишна. – Только дайте ваш адрес.
– Пожалуйста! – Он записал на бумажке и подал Аристарху Павловичу. – Буквально два слова, я пойму… Пока же попробую поискать колокол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144