— Ох, как ты сейчас ошибаешься. Такого именно права я как раз не имею — быть, где мне хочется. Скажу больше: я не имею права быть сейчас здесь, надо готовить материалы к Пленуму ЦК, работы уйма. А я вот стою разговариваю с тобой.
Он осторожно покосился, промолчал. Они уже вышли за село. Перед ними были седые, темневшие к горизонту, сливавшиеся с белым небом поля, звезды искрились холодной россыпью. И потом они увидели выходящую сбоку луну — слепой, огромный диск. Снежная даль перед ними отодвинулась.
Поляков молча ждал.
— Хотела спросить, Дмитрий, веришь ты в задуманное? Ему тесно в пальто, захотелось сбросить его с себя и немного остыть.
— Делаю, раз считаю нужным. Слишком ты плохого обо мне мнения, если спрашиваешь.
— Спрашиваю ради себя, Дима. Нужно самой разобраться.
— Что так?
— Оставь иронию, не стоит. Скажи, ты веришь? Как прошло собрание? Я опоздала, у дяди Гриши что-то с мотором случилось. Только и попала на голосование.
— Мне оно не понравилось. Ты хочешь откровенности — пожалуйста. Проголосовали-то единогласно, лучше, если бы не так гладко. Многим совсем безразлично кто. Знаешь, еще никогда не испытывал ничего подобного. Им безразлично! Чинят валенки, родят детей, пашут и сеют все эти старики Силантий, Марфы и Петровичи. И в этом их сила. Своеобразная самозащита. Рефлекс, если хочешь. Арест Лобова явился непоправимым ударом для колхоза. До сих пор не опомнятся. Не верят. Чудовищное преступление! За пятьдесят второй год с колхоза взяли чуть ли не тройную сумму всех налогов и поставок. Теперь я понимаю так — карательная мера, что ли?
Как их теперь по-настоящему расшевелить? Чтобы поверили, с ними надо жить долго, всегда.
— Чепуху ты говоришь,— глухо сказала Борисова.— Я точно не знаю, но делалось так: кто-то в районе не мог выполнить своих норм поставок, просили помочь более сильных.
— Ну и допросились. Форменный разбой посреди белого дня.
— Глупо сравнивать. И вообще к чему этот разговор?
— Объясняю тебе, почему я здесь.
— Не верю,— услышал он жесткий голос.— Все ты на ходу придумываешь.
— Помнишь Дербачева? — спросил он тихо.
— Я очень хорошо его помню...— Он почувствовал локтем, как она напряглась.
— Разговаривали уже после: его отстранили от работы, еще Сталин не умер. Можно жить сто лет и ничего не понять. Мне стыдно вспомнить наш разговор, таким щенком я был перед ним. Тогда я не все понял, объяснил озлобленностью. Сейчас только начинаю понимать. Все говорили, говорили, говорили... Каскады лжи! А делалось черт знает что! Здесь, здесь, именно здесь,— Поляков пнул каблуком в мерзлую землю,— здесь, в этих Зеленых Полянах, будет все решено. Вот почему я здесь. Конечно, не один я. Перед деревней разговаривал я с одним инженером, из Минска к нам на завод перевелся. Умница мужик, что-то с семьей у него. Объехал десяток городов, везде стронулось, Юля, пошло, теперь не остановишь. Мы с ним откровенно говорили. Начинать надо именно отсюда. Понимаешь? Я знаю, ты понимаешь, даже если не признаешься. Для меня ты все та же, та, прежняя Юлька.
— Прежняя... Тебе хочется видеть меня прежней.— На морозе голос перехватывало. Она помолчала.— Если все так, как ты говоришь, тебе придется трудно, Дима.
— Знаю. Даже готов потерпеть поражение. И потом опять начать с того же.
— А не страшно?
— Нет.
Поляков осторожно освободил руку и стал доставать папиросы. Они закурили вдвоем, он старался не смотреть ей в лицо. Надо сказать ей до конца все, что он думает о ней. Он давно собирался.
— Подожди,— точно угадывая, перебила она его мысли.— Кого ты обвиняешь? Все это ложь.
— Если ты спрашиваешь, Юля, мне кажется, ты не имеешь права быть тем, что ты сейчас. Пойми меня правильно, тебе лучше отойти в сторонку, смотреть, думать. Кругом ломка. Ты умная, разберешься.
Она бросила папиросу и натянула перчатки.
— Пойдем,— услышал он голос Борисовой.— Поздно уже. Дядя Гриша заждался. К утру надо в обком. У меня к тебе один совет: не торопись с выводами.
Назад они шли молча.
— Да, кстати,— сказала Борисова у самой машины,— тебе придется поехать в конце марта в Москву. Готовится совещание по сельскому хозяйству. Нужно поехать, Дмитрий, ты включен в состав делегации от нашей области.
— Не понимаю... Колхоз самый захудалый, запущено все. Трудодень пустой, только и свету, что несколько парадных
доярок.
— Тем более, Дмитрий Романович. Если хочешь серьезно взяться за дело, в самый раз послушать, поглядеть. Не помешает ведь.
— Может, ты и права.
— Вот и хорошо. Буду рада, если справишься. Есть у тебя какие-то конкретные соображения? Ну хотя бы с чего начать?
— Планы мои простые. Надо прежде всего войти в дело. Тахинин совсем развалил зерновое хозяйство. К осени засеем понежские поля пшеницей, там же не земля — золото. О семенах уже договорились — «Партизан» в счет госпоставок даст. Нужно в районе провернуть. А сейчас деньги, деньги, давать по два-три рубля на трудодень. Помоги, Юля, вопрос этот решить, с закагатированной свеклой. Скот падает.
— Сделаем. Не жди — вскрывай кагаты. Если в чем другом трудно будет, звони,— сказала она, открывая дверцу машины.— Держи в курсе.
«Слова-то какие — держи в курсе»,— подумал он.
— Не надо. Оторвать от одного и дать другому, а в общем результате? Да, минутку, один вопрос. Меня спрашивали, будут ли отбирать коров. Будто бы в соседней области...
— Знаю. Такой вопрос ставился. На мой взгляд, если только в налаженном, богатом хозяйстве, с высокой оплатой трудодня. И то с оглядкой, когда люди сами предложат. Сейчас говорить слишком рано, будь здоров, Дмитрий.
— Счастливого пути.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170