Но все-таки его разработанный метод был в целом удовлетворителен.
Мимо прогрохотала пожарная машина. Алек откинулся в угол и прикрыл глаза. Такси завернуло за угол. Алек выпрямился и поглядел, обозревая вечерний город. Такси катило по Пэлл-Мэлл к Сент-Джеймс-стрит.
Водитель приоткрыл окошко и обратился к пассажиру.
– Где-то поблизости горит, – сказал он.
Алек вдруг оказался в толпе возле своего пансиона. Кругом стояла полиция, дым, люди, пожарные, вода, потом крик из толпы, и все запрокинули головы, когда сверху здания вырвался язык пламени.
Алек протолкался в первый ряд. Перед ним была заграждающая рука полисмена.
– Я там живу, – сказал Алек. – Позвольте пройти.
– Туда нельзя, – сказал полисмен. – Извольте отойти.
– Осади назад! – гудела толпа.
Алек сказал:
– Да я же здесь живу. Вещи у меня там. Где швейцар?
– Дом горит, сэр, – сказал полицейский.
Алек бросился вперед, обошел полисмена и оказался в подъезде, в сырости и в дыму. Кто-то ударил его в лицо. Толпа подалась назад: из нижнего окна рванулся дымный язык пламени. Алек стоял и глядел, пока к нему не подошел еще один полисмен – уже с другой стороны.
– Отойдите, – сказал полисмен, – вы мешаете пожарным.
– Там у меня бумаги, – сказал Алек.
Полисмен взял его под руку и оттащил назад.
– Кот у меня там, – отчаянно сказал Алек, – у меня кот. Нельзя же, чтобы он сгорел. Позвольте, я его выпущу. Риск мой, беру на себя.
Полицейский не отвечал, оттесняя Алека подальше от огня.
– У меня там собака. Полярная лайка, из северной экспедиции, – умолял Алек. – Верхний этаж, первая дверь.
– Поздно спохватился, начальник, – сказал пожарный. – Собака ваша, видно, сгорела. Верхний этаж весь в огне.
Кто-то из здешних в толпе осмелился:
– Домашние животные тут не позволены. Вообще нельзя.
Алек пошел прочь и снял комнату на ночь в своем клубе.

Глава шестнадцатая

Лето кончилось, и настал день рождения бабуни Бин, к которому вся палата очень готовилась.
Испекли громадный пирог на сто свечей. Пришли газетчики и еще другие, с телекамерами. Был разговор с бабуней Бин: ее подперли подушками и облачили в новую синюю пижаму.
– Да, – отвечала им бабуня Бин еле слышным переливчатым голосом, – да, я прожила очень долго.
– Да, – сказала бабуня Бин, – да, я очень счастлива.
– Действительно, – соглашалась она, – я еще девочкой видела однажды королеву Викторию.
– А как вы себя чувствуете в свои сто лет, а, миссис Бин?
– Отлично чувствую, – слабо отозвалась она, кивая головой.
– Нечего ее утомлять, – сказала сестра Люси, которая по праздничному случаю ходила с медалью за выслугу лет.
И они накинулись на сестру.
– Семеро детей, и только один из них жив, проживает в Канаде. Начала подручной швеи, в одиннадцать лет...
Сестра-хозяйка пришла в три часа и зачитала телеграмму от королевы. Все аплодировали. Бабуня Валвона заметила:
– «...по случаю вашего сотого дня рождения» – это как-то не так. Королева Мария, та всегда поздравляла: «...ввиду вашего столетия».
Впрочем, все согласились, что это примерно одно и то же.
Сестра-хозяйка задувала свечи вместо бабуни Бин. На двадцать третьей свечке она выдохлась, и сестры задули остальные.
Разрезали пирог, и один из газетчиков возгласил:
– Ура, ура и еще раз ура бабуне Бин!
Веселье стихло, и все разошлись к тому времени, как начали прибывать обычные посетители. Некоторые долгожительницы доедали пирог, другие находили ему иное применение.
Мисс Валвона поправила очки и взялась за газету. Она прочла в третий раз за нынешний день:
– Двадцать первое сентября – сегодня у нас день рождения. Что сулит нам предстоящий год? «Вы вправе ожидать больших событий. С декабря по март показания противоречивы. Лица, связанные с музыкой, транспортом и индустрией мод, испытают в будущем году ощутимый прогресс в своих делах». Ну вот, бабуня Бин, вы же были связаны с индустрией мод? И здесь черным по белому сказано...
Но бабуня Бин, обложенная подушками, попила тепленького и тихонько задремала. Ротик ее опять сложился овальчиком, издавая слабое, переливчатое посвистывание.
– Что у вас тут, праздник? – спросил Алек Уорнер, поглядев на развешанные гирлянды.
– Да, сегодня миссис Бин исполнилось сто лет.
Морщины на щеках и на лбу Алека обозначились глубже. Прошло четыре месяца с тех пор, как сгорели все его заметки и картотеки.
Джин Тэйлор говорила ему:
– Ты попробуй, Алек, ты начни все снова. И сам увидишь, как за работой, как в процессе работы все-все припомнится.
– Никогда я не смогу довериться своей памяти так, – возражал он, – как я доверял своим картотекам.
– Ну и все-таки, начни ты все сначала.
– Куда уж мне, – говорил он, – возраст мой не тот. Сколько лет работы пропало. Цены им не было.
Он редко упоминал о своей утрате. Иногда он чувствовал, как сказал однажды, что его уже нет на свете, как и его картотек.
– Это у тебя, Алек, идея скорее даже метафизическая, – сказала она ему. – Реально-то ты не умер, а, вот видишь, живой.
Что верно, то верно, сказал он ей, он и правда в мыслях перебирал свои записи, словно перещупывал карточки.
– И все равно, – сказал он, – никогда я больше ничего не запишу. Я теперь читаю. В своем роде оно даже и лучше.
Она перехватила его почти людоедский взгляд на столетнюю бабуню Бин. Он вздохнул и отвернулся.
– В старости, Алек, всем нам кажется, что жизнь прошла без толку, просто потому, что мы к ней очень были привязаны. А на самом деле мы все-таки исполняем свое назначение.
– Один мой приятель свое исполнил.
– Да ты о ком?
– Мэт О'Брайен в Фолкстоне. Мнил себя Богом. И недавно умер во сне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63