– Рождество! Рождество! Христос воскрес! Вдалеке раздалось торжественное песнопение многих голосов, и я отважился приподнять разбитое лицо с каменных плит пола.
Я смотрел не на отвратительные исчадия тьмы, а в окно, выходящее в сад, – стройное пение доносилось оттуда.
На белом фоне проступали прямоугольники золотистого света – сквозь заснеженные ветви деревьев виднелось строение монастыря, чьи незастекленные окна вдруг ослепительно засверкали.
Лампернисс закрыл лицо руками и разрыдался.
– Барбускины! – стонал он.
Трудно сказать, что преобладало в его стонах – радость или страдание. Я продолжал наблюдать за происходящим – грандиозным и грозным зрелищем.
Сад заполнился людьми, в которых я узнал монахов, – высокие силуэты в рясах из грубой ткани и апостольниках.
Сомкнутыми рядами, мерной величавой поступью продвигались они вперед, воздев к потемневшему небу кресты черного дерева.
Неторопливое шествие приближалось к дому, и от священных песнопений деревья содрогались, будто от порывов ветра.
– Рождество! Рождество!
И вновь раздался властный голос:
– Дорогу Богу истинному! Прочь, призраки ада!
Мимо окна проходили первые ряды, сквозь прорези куколей горели глаза, воспаленные жаром святого рвения.
– Барбускины! – еще раз пробормотал Лампернисс.
И тоже упал ничком.
В этот миг я ощутил себя как бы невесомым – я воспарил над миром земным и руками раздвигал легчайшую облачную кисею.
Где–то в глубине этого немыслимого измерения пронеслись громадные безобразные формы, мертвые, точно гонимые бурей остовы покинутых кораблей.
Я кого–то звал, не знаю кого, и на короткое мгновение мне явился лик аббата Дуседама: он улыбался и плакал, пока не исчез.
«Это просто дурной сон!», говорил мне рассудок, но его слабый голос замолк и не повторил более слов утешения.
Я сидел в мрачной кухне с погасшим очагом; трепещущий огонек свечи заставлял тени совершать неожиданные прыжки – из угла в угол.
Не знаю, как сюда попал, во всяком случае, уже будучи здесь, как говорится, я пришел в себя.
И долго призывал кого–нибудь из тех, кто жил со мной под этой проклятой кровлей, – никто не ответил.
Я остался в Мальпертюи один. ОДИН!
Необъяснимый прилив отваги подвиг меня на поиски в ночном ужасе инфернального дома.
Нелепые оболочки Матиаса, дяди Диделоо и бесформенного Чиика больше не висели под потолком в пустой лавке.
Я добрался до привратницкой Грибуанов.
Никого.
Повсюду искал Лампернисса – тщетно.
Опустела комната кузена Филарета, обезлюдели апартаменты дам Кормелон, заброшены помещения, отведенные дяде Диделоо и его семейству.
Непонятное любопытство подтолкнуло меня зайти в гостиную посмотреть, сохранились ли отвратительные останки доктора Самбюка – на его аккуратно поставленном стуле не было ни пятнышка.
– Кошмар! – повторил я, высоко, словно факел, поднимая плачущую салом свечу.
И вскрикнул… возможно, от радости. Тетя Сильвия, выпрямившись, сидела на своем стуле с абсолютно невозмутимым видом.
– Тетя! Тетя!
Глаза ее были закрыты, мой крик не пробудил ее от сна.
Я приблизился и положил руку ей на плечо.
Ее тело медленно наклонилось, соскользнуло со стула и рухнуло на паркет с оглушительным грохотом.
На пол упало не человеческое тело, а каменное изваяние, и разбилось от удара.
И тогда в ночи прозвучал звонкий голос:
– Теперь мы остались одни в Мальпертюи!
– Эуриалия! – заорал я. Но кузина не показалась.
Как безумный, метался я по дому и все время кричал, умоляя ее появиться.
Тщетно.
С отчаянием в душе я вернулся в холл. Свечка моя погасла подле изваяния бога Терма, а из глубин мрака на меня надвигались устрашающие зеленые глаза.
Ощущение безмерного холода пронзило меня, тело словно само прильнуло к каменным плитам пола, сердце перестало биться.

Глава вставная. Пленение богов

– Кто они, Тисос, ведь не моя рука убила их?
– Ты убил их в своем сердце, Менелай,
и они всегда будут грозить тебе.
Атриды

Я, который совершил кражу в библиотеке Белых Отцов и предпринял тяжкий труд – возможно, во искупление своего греха – привести в порядок документы из оловянного футляра, дабы восстановить историю Мальпертюи, я прерываю последовательность листков, оставленных несчастным Жан–Жаком Грандсиром.
Дело в том, что здесь необходима вставка из нескольких страниц, исписанных Дуседамом Старшим. Похожее уже имело место в самом начале этой повести, когда из рукописи нечестивца–аббата я переписал отрывок, названный им самим «Видение Анахарсиса». Несколько листов, здесь приведенных, будут последним образчиком его многословной прозы: в остальном его записи являют собой исполненные самодовольства разглагольствования о тайных науках и набор опаснейших богохульств.
Отмечу в частности, что обуянный гордыней Дуседам Старший здесь уже прямо использует свое ненавистное «Я» вместо безличного изложения событий.
Остров относится к группе Киклад и, должно быть, расположен неподалеку от Пароса; но из–за свирепых грозовых бурь мы уже несколько дней плаваем наудачу в этих опаснейших местах. Наконец сквозь клочья тумана, разорванного утренним ветром и тут же вновь сросшегося, проступили отвесные скалы, о которых упоминал Анахарсис. Я уверен, он говорил правду.
Ко мне подошел Ансельм Грандсир и завел довольно необычную для него речь.
– В это время года такая буря прямо–таки удивительна, кто хоть немного знает море. Похоже, тут даже стихии подчиняются силам, недоступным нашему разумению. На этом проклятом острове кроется какая–то тайна…
– Да уж!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56