Я догадывался, что именно тщеславие Пола лежало в основе тех планов, исполнению которых помешали его мать и я.
Я не склонен был недооценивать опасность оскорбленного тщеславия с тех пор, как сделал страшный фильм о реально жившем фанатике-культуристе, который убил свою подружку за то, что она бросила его. Я должен был понять его, я влез в его сознание, и я ненавидел это.
Пол тяжелой рукой непрестанно колотил по двери и неотрывно нажимал на кнопку звонка. Но результатом этого был не резкий, выматывающий нервы монотонный звук, а куда менее невыносимое безостановочное тихое «динь-дон» – тихое потому, что Доротея уменьшила громкость, чтобы звонок не тревожил больного Валентина.
Я посмотрел на часы. Было без пяти шесть. Вероятнее всего, доктора можно было ожидать только через час, но до начала моего собственного рабочего дня оставалось полчаса.
– Ох, дорогой, – сказала Доротея едва ли не в десятый раз, – я хочу, чтобы он перестал.
– Скажите ему, что впустите его, если он пообещает оставить книги в покое.
– Вы думаете, он согласится? – с сомнением спросила она.
– Есть шанс, – ответил я.
Я предполагал, что ему не слишком захочется терять лицо перед разбуженными соседями: только дурак может позволить застать себя выставленным из дому, словно нашкодивший мальчишка, своей престарелой матерью.
С видимым облегчением Доротея объявила условия, на которые ее сын неохотно согласился. Она отперла дверь и впустила его, но на это я благоразумно не стал смотреть, поскольку легчайшая улыбка на моем лице могла быть принята им за насмешку, и он завелся бы опять. Бывало, что автомобилисты расплачивались за то, что втискивались между другими машинами.
Я ненадолго остался в гостиной Валентина, закрыв дверь, пока мать с сыном разбирались на кухне. Я сел в кресло напротив того, которое больше не занимал старик, и стал думать о том, как легко, сам того не ожидая, нажил врага в лице Пола Паннира. Я подозревал, что на самом деле он не столько хотел забрать сами книги, сколько убрать из жизни своей матери меня и мое влияние, чтобы контролировать и распоряжаться ее будущим так, как будет лучше всего с точки зрения его личного благополучия.
По крайней мере, я надеялся, что это так.
Очень неприятно, что я оказался втянутым в это во время съемок фильма.
Я бесцельно смотрел на полки с книгами, гадая, есть ли здесь действительно что-то ценное. Если есть, то Валентин ничего не знал об этом, я уверен. Когда я упомянул о возможности написания им автобиографии и он отверг эту идею, он не ссылался ни на какие дневники или другие необработанные материалы, которыми мог бы воспользоваться кто-либо другой. Но, сидя тут, я думал, не заключил ли случайно Пол какого-либо соглашения с писателем или редактором, чтобы продать бумаги Валентина и поделить гонорар. Никакая биография Валентина не принесла бы особого богатства, но Пол, по моему предположению, согласен был и на скромное вознаграждение. Кое-что лучше, чем ничего, мог бы сказать он.
Книги Говарда Тайлера на полках не было.
Валентин спрашивал меня, когда я в первый раз навестил его, что привело меня обратно в Ньюмаркет, и когда я объяснил насчет книги Говарда «Неспокойные времена» и насчет фильма, который мы делаем по ней, он сказал, что слышал об этой книге, но не стал покупать ее, поскольку ко времени ее публикации его зрение стало быстро ухудшаться.
«Я слышал, что это куча вздора», – сказал он.
«Разве?»
«Я знал Джекси Уэллса. Я часто подковывал его лошадей. Он никогда не убивал эту свою мышку-жену, у него кишка была тонка».
«В книге и не говорится, что он убил», – заверил я.
«Но я слышал, что не говорится там и обратное».
«Ну да, не говорится».
«Было нечестно писать об этом книгу. А ставить фильм – вообще пустая трата времени».
Я улыбнулся. Создатели фильмов часто и охотно искажают исторические факты. Фильмы, заведомо основанные на лжи, нередко представляются к «Оскару».
«На кого она была похожа?» – спросил я.
«Кто?»
«Жена Джексона Уэллса».
«На мышку, как я и сказал. Смешно, но я не могу отчетливо вспомнить ее. Она не была одной из тех тренерских жен, которые распоряжаются всей конюшней. Были такие в прежние дни, рот как помойная яма. А жена Джексона Уэллса… можно было и не заметить, что она существует. Я слышал, по книге она наполовину шлюха, бедная сучка».
«Она действительно повесилась?»
«Почем я знаю, – отозвался Валентин. – Я только подковывал лошадей. Суматоха быстро улеглась из-за отсутствия улик и свидетелей, но с Джексоном как с тренером было, конечно, покончено. Я имею в виду: послал бы ты своих лошадей к человеку, который, может быть, убил свою жену?»
«Нет».
«И все остальные тоже».
«В книге говорится, что у нее был любовник», – заметил я.
«Разве? – Валентин поразмыслил. – Сначала я слышал об этом, – произнес он. – Но, с другой стороны, если бы Доротея завела себе любовника прямо здесь, у меня под носом, меня это нисколько не озаботило бы. Удачи ей, если она решится на это».
«Ты старый грешник, Валентин».
«Никто не ангел», – парировал он.
Я смотрел на его опустевшее кресло и вспоминал отчаянный полушепот: «Я убил корнуэлльского парня…»
Быть может, «корнуэлльский парень» – это лошадь?
На дорожке снаружи послышались шаги, и звонок издал свое «динь-дон». Я остался сидеть, потому что не желал узурпировать столь желанный Полу статус главы дома, но дверь пошла открывать Доротея.
– Входите, Робби, – сказала она, и я услышал явное облегчение в ее голосе. – Как мило с вашей стороны, что вы пришли.
– Этот ваш сын!.. – Голос доктора выражал отвращение.
– Простите, простите!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97