Здесь реализуется святое предупреждение: «Помышления плотские суть смерть, а помышления духовные – жизнь и мир» (К Римлянам 8: 6).
Мучился приглашением на казнь и наш поднадзорный – БВП: сперва получил искрометное счастье, потом – расплачивался за грехи предыдущих поколений, свои собственные и за вселенский грех. «Но каждый имеет свое дарование от Бога, один так, другой иначе» (1-е Коринфянам 7: 7). И свой писательский долг, дарование БВП отслужил с честью и, безусловно, заслужил почестей, признания.
В финале одного из интереснейших произведений автор позволил главному герою раскрыть суть страстей душевных, направление поиска далекой, манящей мечты. Все произошло на показательной казни, когда тот лежал ничком на плахе. Когда родилось покаяние, тогда явилось и прозрение, затем отпущение грехов: Цинциннат уже перестал слушать удалявшийся звон ненужного счета – и с не испытанной дотоле ясностью, сперва даже болезненной по внезапности своего наплыва, но потом преисполнившей веселием все его естество, – подумал: зачем я тут?.. Цинциннат медленно спустился с помоста и пошел по зыбкому сору… Все расползалось. Все падало… Цинциннат пошел среди пыли, и падших вещей, и трепетавших полотен, направляясь в ту сторону, где, судя по голосам, стояли существа, подобные ему". Вот она награда за муки, за терпение, за веру в Бога и себя.
Остается загадкой: кто есть те – «подобные ему»? Его родственники – жена, единственный сын, сестры, братья, – или писатели-горемыки и та святая правда, с которой они играются, жонглируют, подбрасывая и снова ловя незащищенными руками, душой, сердцем, мозгом, обжигая огнем правды собственную плоть, создавая пылающие, но не сгорающие страницы своих произведений? Скорее всего, он не думал тогда о земных людях (он их просто не замечал). Истерзав до полного края свою душу, он, преисполненный ощущением приближающегося вселенского счастья, смело направлял шаги в загадочное, непостижимое зазеркалье. Одно ясно – он ощутил ту степень прозрения (инсайт), когда наступает полное осознание величия Господа, владеющего секретами логики мирозданья: «Верою познаем, что веки устроены словом Божиим, так что из невидимого произошло видимое» (К Евреям 11: 3).
Накануне пришествия финала состоявшийся великий писатель, скорее всего, услышал, но уже не смог или не захотел из-за экстравагантности своей натуры, передать миру Святые слова, вселенскую правду, исходившую от Господа Бога: «Праведный верою жив будет; а если кто поколеблется, не благоволит к тому душа Моя» (К Евреям 10: 38).

4.1

Глубокая ночь – темная и густая, как это обычно бывает на другом полушарии, в Южной Америке, – захватила пространство маленькой Венесуэлы, включив в себя и тот незначительный кусочек Мира, который принадлежал Сабрине, ее дочери, собачатам, дому и маленькому садику. Она сидела в большом, глубоком кресле, поджав под себя ноги и читала первую из трех тетрадей Сергеева, оставленных ей на хранение и изучение. Отправляясь в плавание он так и сказал: "Сабринок, почитай на досуге мои вирши, возможно, они помогут тебе войти в современный русский язык, ты оценишь и мои взгляды на психологию творчества. Не будь судьей строгим – здесь только «путевые заметки» (не более того), – но они могут пролить свет и на мою персону – бродяги, влюбленного только в тебя пиита.
Беременной женщине недосуг копаться в литературных изысках, пусть даже любимого человека. Слишком много хлопот у женщины, готовящейся стать матерью. Но почему-то сегодняшним вечером (она прикорнула на диване, почувствовав усталость), проснувшись от странного, пугающего сна, в котором она повстречалась с Сергеевым. Он был плох – словно какая-то болезнь терзала его, – и до неузнаваемости замкнут, отрешен, отстранен даже от нее, от своей дорогой Сабрины, от верной и горячо любимой подруги. Этот туманный образ дорогого человека так напугал Сабрину, что она вскрикнула и ощутила какое-то неведомое доселе беспокойное поведение плода, – они оба словно получили удар током, не смертельный, но основательный, встряхнувший сознание и тело.
Немного отойдя от неожиданного потрясения, но находясь еще в состоянии грога, она вдруг ясно услышала с улицы голос Сергеева. Он звал ее: «Сабрина»!.. Не задумываясь, она вскочила в чем была – халат, тапочки на босу ногу, – на крыльцо коттеджа: напряженно вгляделась в темноту: у невысокой изгороди густилась темнота, но никого не было. И вдруг, еще дальше за воротами усадьбы, из-за дальних деревьев, снова послышалось не очень громкое, но отчетливое – «Сабрина»!.. И она решительно, с рывка, направилась по тропинке к воротам… Ее остановили на полпути испуг и нависающая, густеющая тревожность. Что-то темное, тяжелое и опасное стало настойчиво заполнять сознание…
Она вспомнила рассказ отца: тот, будучи молодым офицером саперных войск, вдвоем с солдатом-ординарцем, под самый конец войны, в Прибалтике, ночью добирался до «объекта» (возводимой переправы). Ординарец, ведущий машину, заснул за рулем и они врезались в перила мостика через небольшую речушку, сломали их и оказались в воде: солдат не двигался – проломил череп при падении, ударившись о торпеду (приборную панель). Офицер, несколько контуженный, не помнил сколько времени находился без сознания. Очнулся когда его тащили люди в камуфляже. То была немецкая полковая разведка, разыскивающая безопасные проходы для прорыва из окружения.
Так отец Сабрины оказался в плену практически перед самым окончанием войны. Но дело не в том. Сабрина вспомнила, что накануне, ночью, отца позвал какой-то загадочный голос из темноты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125