Помнишь, в Евангелии от Матфея в главе 27, в стихе 46 сказано: «А около девятого часа возопил Иисус громким голосом: Или, Или! Лама савахфани? То есть: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил»? А народ любопытствовал, тешился и ничего вроде бы не боялся. Только через некоторое время вопль повторился: «Иисус же, опять возопив громким голосом, испустил дух» (27: 50). Только тогда народ испугался и грянул гром!
Муза настороженно взглянула на Сабрину, у той в глазах стояли слезы. Но отступать было уже некуда, и Муза ударила словом наотмашь:
– Так, скорее всего, и умирал твой Сергеев, мучаясь среди незнакомых людей, любопытствующих лишь по поводу срока кончины, да подачки за мнимое спасение потерпевшего кораблекрушение. Сергеев же терзался от осознания того, что не высказал всего того, что хотел сказать. Он был абсолютно уверен, что кара приходит только по заслугам, а будущая жизнь назначается по достоинству. Но все вместе – это только отдельная функция в космогоническом эксперименте, проводимым высшим разумом – Богом! Потому он, наверняка, просил Господа вселить его душу в твоего с ним ребенка. Он хотел передать свое совершенство потомству, оставить жить свою генетическую линию, объединив в ней вашу совместную плоть и его многоопытную душу. Вот и пойди, разберись: что здесь мистика, а что реальность!
Дамы сильно увлеклись беседой, их возвратило к мирской жизни долгожданное объявление: «Наш самолет приземлился в Аэропорту Санкт-Петербурга»…
Здравствуй, Родина-мать!.. или мачеха?!..

Тетрадь вторая:
Защита

Во второй тетради шло продолжение литературно-критического эссе о будущем великом писателе (БВП), имя которого решено не называть. Но мишенью критических нападок стал роман, началом заголовка которого является многообещающее, но и одновременно опасное слово «Защита…». Известно, что художественное произведение остается живым, привлекающим внимание, интригующим, не столько благодаря генеральной идее, сколько из-за деталей. Художественное мастерство автора как раз и обеспечивается умением правильно подать такие детали. Фабулу же возможно украсть, подарить, увидеть во сне, заполучить случайно. Чехов с Буниным, например, готовы были на спор писать рассказ о чернильнице, стоящей на столе. Идея была бы общей, но разновидность деталей делало бы два рассказа, написанных великими мастерами уникальными каждый по своему. Метры художественной прозы обязательно спасали бы задачу деталями, а не самой чернильной сутью рассказа. Толстой говорил, что художественность произведения определяется понятием «чуть-чуть», Пушкин считал, что в поэзии главное уметь совершать тщательный отбор нужных слов, максимально адаптивных, подходящих случаю. И то и другое, по существу, – разговор о святых деталях художественного процесса.
БВП, с которым связалось проводимое исследование уже к 1929 году (а родился он в 1899) стал восприниматься, как вполне сложившийся литератор, мастерски владеющий писательской техникой, остро чувствующий нерв художественного слова. Душу его давно терзали шахматные страсти, воспринимаемые им, по всей вероятности, как увлекательный вариант творчества. Психолог, психиатр, психотерапевт, скорее всего, отнес бы такое творческое вхождение доказательством природной шизотимности. Наиболее изощренный психопатолог (как говорится, без царя в голове) заподозрил бы намек на шизофрению. Наверное, вяло текущую, ларвированную, щадящую. Творчество – это ведь своеобразная игра, требующая определенной предрасположенности, а потом уже знаний.
БВП к тому времени сумел сразиться с такими шахматными авторитетами, как Нимцович и Алехин. Безусловно, он проиграл им, но не так разгромно, как все остальные участники сеанса одновременной игры со знаменитыми гроссмейстерами. Ему удалось отхлебнуть глоток терпкого вина из кубка шахматных гениев. Сделано это было тайком, когда те по рассеянности, свойственной большинству заумных людей, отвернулись на мгновение, то есть потеряли бдительность. Русский ведь не заставит себя долго ждать, когда появляется возможность выпить. Легкое опьянение, видимо, перешло в идею-фикс, суть которой – использование интересной модели для разговора о законах творчества. Тут еще припоминается избирательность путей-дорог, по которым не гурьбой, а в одиночку, бредут Божьи избранники, взбивая пыль всемирной литературы.
БВП был уже подготовлен самой природой, сформировавшей особую личность, для воплощения загадочного героя в жизнь, состоящую из вымысла. Он и сам был довольно нелюдимым, сторонящимся азартных политических толковищ. Правда, когда основательно подпирало безденежье острыми рогами в грудь и брюхо, ему удавалось перевоплощаться в индивидуума энергичного, удачливого, обаятельного, дружелюбного. Тогда заветным ключиком от всех дверей и запоров становился его личный интерес.
Он сам писал о своей позиции очень откровенно: «Я никогда не ощущал необходимости помогать другим. Но с 1922 по 1939 я помогал матери, когда только мог. Ее собственная жизнь в Праге, сперва с тремя детьми, потом с одним младшим, потом с внуком – и с милой, преданной, но смехотворно беспомощной Евгенией Гофельд – отличалась совершенно трагической бесхозяйственностью».
Надо помнить, что в Кембридже до произнесения этих крамольных фраз он учился только благодаря продаже жемчужного ожерелья матери, вывезенного из большевистской России. Короче: эгоизм творческой личности был присущ ему в полной мере, но определять мотивы его однозначно никто не имеет право! Во всяком случае, сам писатель так считал и убеждал в том читателей своих романов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125