изумительно яркие белые птицы, торговцы, бабы, медведи, коровы, олени, пастухи; и рядом подсвечники в виде домиков гномов; золотые и серебряные украшения, вечерние платья, шляпки. Но разве бабушку уговоришь. Она скажет, что там полно микробов. В лифте она ездит, не дыша. Интересно, а как же в трамвае? Вообще в таком случае лучше всего передвигаться по городу в скафандре.
– О чем думает моя иволга? – спросила бабушка.
Удобный момент.
– О том, что надо купить тетрадку... для нот. Зайдем в универмаг?
– А у тебя есть деньги?
– Нет.
– И у бабушки нет, – торжествуя, сказала она.
Деньги у нее есть. Все дело в микробах. У нее враг номер один – микробы. Враг номер два – всякие пьяницы, враг номер три – губители живого, те, кто рубит, пилит в городе деревья.
Да, этот город был подводным. Люди передвигались в скафандрах, по рельсам вместо трамваев ходили подводные лодки, вместо птиц плавали рыбы, морские звезды, осьминоги, дельфины, акулы.
Они приостановились. Бабушка спросила, пройти ли им до следующей остановки или здесь сесть на трамвай. Девочка подумала, повела глазами в одну, в другую сторону. Бабушка ее поцеловала.
– Ну мое сокровище!
Девочке стыдно стало, что все слышат.
– Пойдем.
Незаметно она отерла поцелованную щеку.
За ними наблюдал каменный сидящий человек, у него были волнистые волосы, усы. Он был огромен, девочка думала, что живому ему не понравился бы этот памятник.
Но бабушка вдруг заметила, что за ними действительно кто-то следит. Следует. Он шел за ними от площади, говорила она потом, тип, мне сразу он бросился в глаза. Что ему от нас надо было? Как что! Твой инструмент! Его надо прятать в сумку, сколько раз вам говорить. Инструмент привезли из Италии, один папин друг.
Преследуемые типом, они сели в трамвай – бабушка держалась за поручень, положив на него кленовый лист, то же и девочка: предосторожность против микробов. Бабушка отобрала у нее инструмент, а девочке отдала папку с нотами, папки было не жалко. Бабушка озиралась.
На конечной остановке они стали выходить – как вдруг бабушка замерла и схватила девочку за руку. Оказывается, и тип ехал в этом же трамвае, но в другом вагоне. Бабушка успела его заметить и, побледнев, замерла. Все вышли, а они остались. “Просьба покинуть вагон”, – прохрипел динамик над ними. Бабушка ни с места. “Еще раз повторяю...” – начал динамик и вдруг замолчал. Показался водитель. Усатый, толстый, рыжий, он был похож на моржа.
– Ну? что не ясно?
– Мы поедем дальше.
– Куда дальше? На кладбище? Здесь конечная.
– Ваш юмор неуместен.
Девочка вообразила, что конфликт возник по простой причине: у двоих пассажиров не оказалось скафандров, а водитель подлодки пытался их выставить. И это ему удалось. Он буквально вытеснил их своим большим животом. Бабушка огляделась. Но типа нигде не было видно. Тем не менее они добирались до дома окольными путями, входили в чужие подъезды и выходили. Наконец вошли в собственный, вызвали лифт, и, когда двери открылись, бабушка набрала, как ныряльщик, воздуха, и они поплыли вверх, в карточный замок.
– Господи, – сказала, отдышавшись в квартире, бабушка, – неужели нет таких мест, где бы не было всего этого.
– Микробов? – спросила девочка, стаскивая куртку.
– Всего такого, – сказала бабушка и сделала печальный жест.
– Конечно, нет, – ответила девочка.

4

Жажда все-таки одолела Виленкина, и он вылез из-под ватного толстого одеяла, нашел в ведре воду и напился. В доме было чертовски холодно. Он покосился на сумрачный шкаф с ледяным серым зеркалом, вернулся в комнату – здесь на стене висело круглое зеркало, глянул налево – в соседней комнате стояло трехстворчатое зеркало с тумбочкой. Он увидел темный силуэт, бледное широкое лицо, обрамленное бородкой, забинтованную руку, пятна глаз. В этом доме слишком много зеркал.
Вот структура с забинтованной частью.
Все это смешно, нелепо, все, что произошло за последние два дня.
Если бы только за эти два дня. Виленкин сел, завернулся, как индеец, в одеяло. Зачем он приехал сюда. Что он здесь будет делать. Что и кому он хочет доказать. Д. М.? Леночке? Себе?
Но вот себе-то как раз ничего и не докажешь.
Вот именно: себе.
Все действия Виленкина были неразумны, вся жизнь Виленкина была недоразумением. Он начал лепить судьбу – не так, не ту.
Как можно жить в музыке, с музыкой. Что это такое? Как вообще можно жить. Когда-то он не знал, откуда у него берутся силы для концертов – у слушателя, а не у исполнителя. Еще в школе ему в голову вдруг пришла мысль об эволюции, точнее вдруг он увидел эту эволюцию следующим образом: ничто – нога, отбивающая ритм (уже в лакированной туфле), – симфонический оркестр. Как бы наслаивающиеся друг на друга снимки.
И когда к ним в город наконец-то пожаловал симфонический оркестр, он увидел это. С тетей они отправились в драмтеатр, и там все долго ходили, раздевались, смотрелись в зеркала, а потом сидели как бы в бархатной чаше, огромной и в то же время уютной, под тяжелыми и невесомыми люстрами, кашляли, переговаривались, вертели головами, нарядные женщины щурились на мужчин, мужчины косились на женщин, пахло табаком, дорогими духами... Третий звонок, появляются чрезвычайно спокойные люди во фраках, занимают места на сцене; поднимается хаотичный шум инструментов, вдруг все стихает – выходит черноволосый стройный человек, дирижер, раздаются хлопки, все умолкает и – в эти мгновения, отделявшие тишину от музыки, Виленкин едва сдержался, чтобы не закричать, не разрыдаться, не разразиться диким воплем на весь зал, но, вцепившись в бархатные подлокотники, он молча слушал, как хаос и тишина разрешились стройными сверкающими звуками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27