Чихай лежал, и в мозгу его стояла сладкая мысль, что скоро ее не будет совсем, потому что он умрет или вылечится.
Вылечиться он не хотел. Он не хотел возвращаться в свое дело, в свой ресторан, в свой пустой дом, он не хотел жить с людьми, которые так болезненно его окружали. Он не хотел вновь впускать их в свой мозг. Потому что все это – люди, собственность, дело – было инородным телом, было твердой давящей черной опухолью, которая владела всем им – поступками, мыслями, чувствами, прошлым, будущим и настоящим.
Он хотел умереть и уйти туда, где от поступков ничего не зависит, где вообще нет поступков, потому что нет будущего. Он представлял, как будет висеть бездумно в голубом или розовом космосе, представлял, как тепло будут ему улыбаться Бог и его подельники.
Будущая Божья улыбка вошла в Чихая, и он заулыбался, Заулыбался так, как улыбался лишь будучи бессознательным розовым младенцем. Когда пришла Аня, он продолжал улыбаться. Он улыбался, когда она брила ему голову острой бритвой, улыбался, когда она переодевала его к операции.
Хирургу его улыбка понравилась. В маске, облаченный в белые одежды, сжимая в руке скальпель, он впитывал ее в себя, он вдыхал ее, как спортсмен перед стартом вдыхает воздух, обогащая свои ткани кислородом. Вдоволь надышавшись надеждой пациента, он посмотрел на Аню, как на второй номер боевого расчета, и принялся за дело.
86. Ему дали маску.
"Ему дали маску, и он отключился. Aдам взял скальпель и провел аккуратный тонкий надрез поперек макушки и вниз к обоим вискам, а затем попросту стащил кожу на лоб широким ровным лоскутом. Воин из каманчей показался бы рядом с ним жалким подмастерьем. Тем временем другие промокали кровь, которая лилась обильно. Затем Aдам приступил к главному. У него было приспособление вроде коловорота. Им он просверлил по пять или шесть дырок – их называют трепанационными отверстиями – с обеих сторон черепа. Потом он начал орудовать чем-то вроде шершавой проволоки – пилой Жигли".
Эти строки из "Всей королевской рати" Роберта Пена Уоррена Лихоносов почитал в двенадцать лет. Они, вкупе с последующими строками, так его поразили, что он стал хирургом. И в ходе операции, делая примерно то же, что делал хирург Aдам Стентон, ставший, в конце концов, убийцей естества, он вновь переживал эти байты личной своей дискеты.
* * *
...Через два часа опухоль лежала в ванночке, вымазанной кровью. Уплощенная, лилового цвета, почти квадратная по форме, она лежала, источая из себя сукровицу.
Она сидела в мозгу Чихая с детства. Тогда она была маленькая, как и он, и росла вместе с ним. Она сидела топориком в особенном участке мозга, и Чихай стал таким, каким с ней должен был стать.
* * *
Убирая операционную, Аня вытрясла содержимое ванночки в унитаз и спустила воду. То, что было Чихаем, проникло в канализацию.
87. Свежая Асоль.
Утром Гортензия проснулась одна. И удивилась, почувствовав и увидев, что белье свежее и пахнет фиалками.
"Флора просто чудо, – подумала она, вспомнив прошедший вечер и ночь. – А то белье... Как оно трещало, как измялось. О мой бог, как он был хорош, как неистов, как тактичен! О, я так хочу, чтобы он быстрее приехал! Мне так хочется его отблагодарить! Подарить ему всю себя! Он – мой бог, всемогущий, щедрый и умный!
Понятно, сначала Гортензия думала об Андрее, но отблагодарить ей захотелось Михаила Иосифовича. Она чувствовала, что влюбляется в него, чувствовала, что он – это единственный ее человек, человек, который призван сделать ее счастливой, потому что она этого заслуживает.
Вошла Флора, свежая, как Асоль из "Алых парусов".
– Ты прямо чудо, душечка! Как ты ухитрилась поменять простыни, меня не разбудив? – спросила ее Гортензия, сладко потянувшись.
– Просто. Просто это мне доставляло удовольствие. У вас такая чудесная нежная кожа. У вас все чудесное... Я вам так завидую. И Андрею тоже...
– А Андрею почему завидуешь?
– Он может вас ласкать...
– Вот как... – внимательно посмотрела Гортензия на смутившуюся девушку. – Ты хочешь лечь ко мне?
Флора покраснела.
– Да, очень хочу...
Гортензия распахнула одеяло. И, увидев свое тело, поняла девушку.
88. Травинка, закатанная асфальтом.
Утром все трое, включая медсестру Аню, были отвезены Владимиром Константиновичем в дом Чихая.
Хирург прошелся по нему как по музею, нет, как по замку с приведениями. Он побывал и в столовой, в которой "отравили" Алису, и в спальной, где Даша застрелила четверых. Естественно, он не знал деталей, но ему казалось, что он бывал в этом ныне пустынном доме. Показывал ему помещения Владимир Константинович, чувствовавший себя хозяином.
А хозяйкой чувствовала себя Алиса, бывшая любовница Чихая. После того, как последний сошел со сцены и перестал узнавать людей, она сошлась с Владимиром Константиновичем, единственным нормальным человеком в доме.
Она многое сделала. Именно по просьбе Алисы Чихаю за прежние заслуги оставили дом и ресторан, точнее, не оставили, а записали на его имя, а бывшего повара сделали его опекуном. Если бы не она, жить бы Чихаю в районной психушке на манной каше с призрачным молоком.
Алиса подозревала, что Хирург явился неспроста. Это ее беспокоило, пока Чихай не пришел в себя. Убедившись, что он почти ничего не помнит, особенно в области деловой, да и в доме чувствует себя чужим, она успокоилась. Спокойствие прожженной женщины углубило и то, что Хирург, оказавшийся обычным пьянчужкой, заверил ее, что больше недели в доме не задержится. А когда Чихай подписал все бумаги, передающие ей, как многолетней сожительнице, все его имущество, она и вовсе стала рачительной хозяйкой и начала кормить бывшего своего владетеля куриным бульоном, да и не с импортных ног, а с домашних подмосковных курочек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80