И тогда, преследуя Каналя, он и подумать не мог, что маленькая Рейчел прячет бандита в своей комнатке. В комнатке, которую Мегре решался посещать лишь в мыслях.
Профессор Перен, разглядывая комиссара, профессионально улыбался – на сеансах психотерапии Мегре рассказывал ему об этой истории и нежных чувствах, которые испытывал к девушке.
– Она самая, Рейчел – трансформировал Каналь ироническую улыбку профессора в откровенно саркастическую. – У нее я и схоронился. И у нее же живот зашил.
– Сам зашил? – Мегре нужно было время, чтобы совладать с эмоциями, пытавшимися вырваться из подсознания. – А что, Рейчел не могла?
– Она в обморок брякнулась, когда кишки мои коньяком промывала.
– Вы отклонились от темы, – посмотрел Данцигер на часы. Он истекал желчью, воображением видя, как пилот вертолета вместе с полицейскими, склонив головы, орудуют в столовой санатория ножами и вилками.
– Ну, в общем, когда ваш Лу упал, и кишки у него вывалились, у меня в мозгах что-то переключилось, и я стал портным – вечерами у меня это бывает, правда, хозяин?
– С точки зрения психоаналитики это вполне правдоподобно, – сказал профессор Перен, равнодушно рассматривая асимметричное лицо следователя Лурье, о многом ему говорившее.
– Правдоподобно?! – радушно усмехнулся Мегре. – А камни в живот – это тоже правдоподобно?!
– На мой взгляд, правдоподобно, – пожал плечами судья Данцигер, прежде чем обратиться к бывшему пациенту Бертрану: – Каналь, вы забыли о камнях. Расскажите господину Мегре, как они очутились в животе Мартена Делу.
– Я ж говорил, корзинка у него была. Туда шел пустой, а когда вернулся, три булыжника в ней отдыхали. Я еще хотел спросить, зачем они ему, под голову, что ли, ложить, или топиться собрался, но передумал. А когда он упал, и я стал кишки ему на место укладывать, чтоб покойник покойником был, он меня за горло обеими руками схватил, чтоб, значит, задушить. Но я не растерялся, не лыком шит, нащупал в корзинке булыжник и по черепушке вдарил, чтоб, значит, не дергался. Он трупом лег, а я, злой еще, камень в брюхо ему положил. Бедняге, видно, нехорошо от этого стало, и он опять за горло, псих какой-то, прям беда. Ну, я опять маху не дал, и его вторично уложил другим камнем, первый-то уже к кишкам прилип. И так три раза, как заводной, он за горло меня хватал, пока совсем не отключился. А когда отключился, я живот-то зашил, терпеть не могу рвани, ведь портной с детства, что ни говори, и причиндалы всегда со мной, окромя швейной машинки. Вот и зашил, камни, само собой, не вынув, потому как боялся – вдруг опять образумится, и опять за горло? А с камнями он вряд ли смог бы бодаться и, тем более, убежать, готовности ямы не дождавшись.
– Вы хотели его закопать? – спросил профессор. – Как? У вас ведь не было лопаты?
– Почему не было? Была. Как без нее? Ведь дожди, чай, не каждый день льют.
– Причем тут дожди? – машинально спросил Мегре, думая о своем.
– А притом, что, когда дождей нет, червяки дома сидят.
– И что вам дались эти червяки? – неприязненно посмотрел Мегре.
– Не стоит сейчас об этом, – поморщился профессор Перен, знавший причину мании Бертрана из сеансов психотерапии. – Знаете, у каждого человека под шляпой – свой театр…
– А почему вы его не закопали? – продолжал допрос следователь Лурье.
– Темно совсем стало. А у меня куриная слепота, хозяин знает. Вот хворостом только и прикрыл, благо там его достаточно.
– Понятно, – сказал Данцигер, посмотрев на часы.
– Я думаю, сейчас самое время пригласить второго свидетеля, – сказал профессор, емко посмотрев на Мегре, так емко, что тот ничуть не удивился, когда следователь Лурье ввел в кабинет мадмуазель Генриетту Жалле-Беллем.
13. «Чрево» – это чулан
Мегре, как не старался, не мог оторвать от женщины глаз. Она, немного подкрашенная, в длинном белом платье и серебряных с бирюзой украшениях, смотрела виновато, как школьница, пересолившая экзамен по домоводству. Мегре не мог оторвать глаз от детски расстроенного ее лица – он прощался с образом, самовольно поселившимся в его сердце. Прощался, потому что знал, что всего лишь через минуту услышит нечто такое, что смотреть приязненно на эту женщину никогда уже не сможет.
– Итак, мадмуазель Жалле-Беллем, перескажите, пожалуйста, господину Мегре, то, что рассказали нам час назад, – посмотрел судья Данцигер на часы.
– А можно я снова вам расскажу?.. – боясь встретиться с глазами комиссара, спросила судью.
Судья то там, то здесь с аппетитом поел женщину глазами и позволил.
– Мартен Делу… Мартен Делу был моим… другом… – сказала голосом, молившим о снисхождении.
– Любовником, – Перену не нравилось, что все присутствующие завтракают его пациенткой, и он добавил дегтя.
– Да… Был любовником…
Глаза Генриетты наполнились влагой. Мегре, не выносивший женских слабостей, потупился. Женщина принялась вытирать слезы, следователь Лурье, задетый за живое красотой ответчицы (супруга его могла привлечь мужские взгляды разве что истошным криком), мстительно спросил:
– Расскажите, как вы познакомились с так называемым Мартеном Делу.
– Как-то пасмурным вечером я шла вдоль ограды в дурном настроении и у дальних воротец увидела букет красных маков. Он, вне всякого сомнения, только что собранный, лежал на брусчатке волшебным подарком. Очарованная совершенно, уверенная, что цветы предназначены мне, именно мне, я унесла их домой, поставила в вазу, и весь вечер глаза мои вновь и вновь устремлялись к ним. На другой день, на том же самом месте снова был букет, уже не маков, но луговых цветов, очаровательно подобранных. На третий был третий букет, еще милее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132