А застолье было обильным и блистательным по своему географическому разнообразию. Московские жареные пирожки из кафе «Валдай» на Калининском, еще теплые, высились горкой возле наструганной сибирской рыбы, астраханская осетровая икра соседствовала с владивостокской кетовой, сардины из Марокко теснились рядом с исландской сельдью в винном соусе, а швейцарский сыр подпирал сбоку финскую колбасу. И бутылки с вином разбегались по столу, как знаки по географической карте. Шампанское из Абрау-Дюрсо и коньяк из Армении, массандровский портвейн и рижский бальзам, и даже пиво в круглых жестянках из магазина «Березка». Чачин зажмурился – не застолье, а банкет у Репетилова, где, как принято, «шумим, братец, шумим!».
Он так и сказал об этом вслух, как в шутку, конечно, чтобы никого не обидеть. Но никто и не обиделся: «Горе от ума» здесь не помнили, а может быть, и не видели, за столом крутилась, как магнитофонная лента, бессмыслица восклицаний и тостов, плоских острот и анекдотов, иногда даже с матом – втихаря на ухо, отчего Лялечка взвизгивала и била рассказчика по рукам (чаще всего Жору) так, что он зачастую ронял нож или вилку. Действительно, «шумели, братец, шумели». Только Ягодкин молчал по-фамусовски, по-хозяйски: зачем же барину шуметь, пусть дворня радуется. Иногда Чачин ловил на себе его взгляд, внимательный и пытливый, будто он что-то оценивал или прикидывал. Чачин не вдумывался: пусть смотрит. Он лишь старался не захмелеть, дабы наслушаться и запомнить побольше. Лялечка дарила его вниманием с избытком, и это, по-видимому, заметил и Ягодкин, когда она, осмелев, поцеловала Чачина в щеку, что вызвало общий смех и театральное рычание Жоры Челидзе. Нельзя сказать, чтобы это не порадовало Чачина: Лялечка была в этот вечер очень эффектна, с модной прической – только что от парикмахера! – и большими бриллиантовыми серьгами в ушах.
– Нравится девочка, а? – усмехнулся Ягодкин.
– Не менее, чем ее серьги, – сказал Чачин.
– Серьги действительно ей очень идут. У Жоры хороший вкус, – добавил Ягодкин, добавил как бы мимоходом, мельком, но явно с тем, чтобы Чачин понял, «кто есть кто», и Чачин это и подтвердил:
– Жаль, что у вас сейчас только одна дама, и, увы, не моя.
– Я не ревнив, – сказал Жора.
Чачин не принял вызова и промолчал. А Лялечка тотчас же спросила у Ягодкина:
– Кстати, действительно, по какой причине я одна вас развлекаю? А почему Раечки нет?
– У нее совещание вечером, – сказал Ягодкин.
Не подумав, Чачин не замедлил откликнуться:
– Бедняжка! Мы тут шампанское пьем, а она где-то создает материальные ценности на благо Отечества.
– Не затрагивайте больше этой темы, – шепнула ему в ухо Лялечка. – Слышите?
Ягодкин тотчас же насторожился.
– Шептунов на мороз, – сказал он, даже не скрывая повелительной формы обращения. – О чем это ты изволила шептаться с соседом?
Лялечка не растерялась:
– Я изволила сказать ему, что Рая гораздо красивее меня и что ему особенно стоит пожалеть об ее отсутствии.
– Это можно было сказать и вслух.
Ягодкин улыбнулся при этом, но даже улыбка не смогла вновь пустить в ход остановившуюся пластинку застольной бессмыслицы. Возникла пауза. И сейчас же ворвался в нее хрипловатый говорок Шелеста, казалось только и ждавшего случая рассказать всем то, что он не успел досказать сидевшему рядом Жоре.
– Значит, так… И вам, Михаил Федорович, будет интересно послушать. О моей встрече с Кириллом в Одессе вы знаете: я вам марки от него привез. А сказал вам не все – не успел. Слесарь-водопроводчик помешал: в туалете у вас бачок протекал, ну а мне на работу надо было спешить. Срок командировки уже позавчера кончился…
– Не тяни, – оборвал его Ягодкин.
Но Шелеста это не смутило. Язык у него уже заплетался, он захмелел и, приговаривая, все время тыкал вилкой куда-то мимо тарелки. Ягодкин, как показалось Чачину, смотрел на все это с плохо скрытой тревогой, видимо, не решив: остановить болтуна или подождать, что он еще скажет. А Шелест, глотнув коньяка из недопитого бокала, продолжал за притихшим уже столом:
– О чем я? О марках этих самых… Все восемь новеньких с белыми медведями теперь у вас. А я еще не сказал вам о механике. Да. С механиком Кирилл и ходил за ними. Кирилл обменивал, тот покупал. Одиннадцать штук из свободной Африки. Из Киншасы такая… пальчики будут лизать от зависти. И все оттуда… от Кьюдоса.
Ягодкин оборвал его с непонятной злостью:
– Не говори глупостей. В Марселе марками торгуют Женэ и Реньяк!
– Все они одна шайка-лейка, – отмахнулся Шелест. – А я с Кириллом к этому механику пошел и перекупил их все за полсотни. О них мы с вами не договаривались, Михаил Федорович.
– Ты обязан был передать мне все. Твои я тебе бы вернул. Но посмотреть их я должен был все до единой. Надеюсь, они еще у тебя?
– Только девять штук, Михаил Федорович, – проговорил трезвеющий Шелест. – Две я уже сменял.
– У кого?
– Вы его не знаете. Дружок один факультетский.
– Как найти его, знаешь?
– Спрашивайте!
– Тогда пройдем-ка в кабинет.
Шелест нетвердой походкой пошел за ним. Филя на цыпочках подкрался к приоткрытой двери и заглянул в щель. За столом все молчали.
– Требует все марки вернуть. Чтоб завтра же были у него, – объявил Филя по мере подслушивания. – Говорит тихо, но строго. Хи! Матом врезал. И это наш-то тихоня, Михаил Федорыч…
– Отойди от двери, – сказал Жора. – Сейчас же. Слышишь?
– Не глухой, – пробурчал Филя, но от двери отошел.
А вслед за ним вышли и хозяин с Шелестом. Шелест шел покорно, опустив голову, и ни на кого не смотрел.
– Извините, други мои, – сказал Ягодкин. – Произошло небольшое недоразумение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43